2013-01-09
Владимир Соловейчик
«Огненный» протопоп Аввакум против западников и торгашей
Триста шестьдесят лет тому назад стартовал великий религиозный раскол, долгие столетия отзывавшийся в народной жизни, наложивший неизгладимый отпечаток на всю историю нашей страны. Судьба протопопа Аввакума Петрова - главного противника никоновских церковных нововведений, поддержанных всей силой царской власти, и его «огненное слово» в защиту Святой Руси интересны и поныне. До сих пор неудобны нынешним наследникам церковных и светских самодержцев, поведение которых во многом — и по сути, и по стилистике, и по методам, и по государственным приоритетам - напоминает деяния их предшественников.
11 февраля 1653 года завершился первый этап исправления церковных книг, предпринятый патриархом Русской православной церкви Московского Патриархата (РПЦ МП) Никоном, человеком крайне тщеславным, амбициозным, видевшим себя в роли первого среди духовных владык всего православного мира. Одержимый гордыней честолюбец, Никон не чурался отринуть свои корни и прилюдно заявлять на церковных соборах: «Я — русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие». Но чтобы подкрепить свои амбиции на власть над всем православным миром, власть выше царской, требовалось для начала устранить расхождения в религиозных обрядах между РПЦ МП и митрополиями украинскими и белорусскими, патриархатами константинопольским, александрийским, иерусалимским, антиохийским... И вот Никон начинает знаменитую церковную реформу — выходит из печати новая псалтырь, а на первой неделе Великого Поста 1653 года в московских церквях появилась «память» от Никона: отныне надлежит креститься тремя перстами, по-гречески, а не двумя, как повелось издревле на Руси.
Противники никонианских нововведений получили в народе и затем в литературе наименование «старообрядцы», хотя их протест против церковных иерархов и поддержавшей их царской власти отнюдь не исчерпывался неприятием внешней стороны религиозных обрядов по новой версии. Среди «ревнителей древнего благочестия» оказалось немало борцов и страдальцев, но самой яркой, самой выдающейся фигурой оказался крестьянский сын, протопоп Аввакум Петров, ставший не только духовным вождем и идеологом народного сопротивления произволу, но и одним из первых русских писателей и уж точно первым на Руси, если определять эту сторону его деятельности современными терминами, художником-карикатуристом. Когда оцениваешь три с половиной столетия спустя его жизнь, его борения, оставшиеся от него литературные произведения, то посещает порой мысль о том, что заживо сожженный по приказу царя и патриарха в Пустозерске «огненный протопоп» являлся тем самым идеальным русским человеком, каким он должен быть и каким, увы, далеко не всегда может стать. Высокий статный красавец, выносливо переносящий любые невзгоды — тюрьму и ссылку, нужду и тяготы сибирского похода с казаками по Байкалу и Ангаре, проповедник от Бога, взор и слова которого привлекали сердца и воспламеняли умы, писатель и публицист, с прекрасным природным слогом, врожденным чувством слова...
Но вернемся к истории русского XVII века, «бунташного», полного народных восстаний. Этот век принес окончательное оформление крепостничества, выразившееся в принятии Земским собором 1649 года Соборного уложения. Отныне для крестьян воля кончилась. В ответ и начались массовые волнения, сперва на религиозной, а затем и на социальной почве. В те годы, во время обострения социальных и классовых противоречий, во время крестьянской войны под руководством Степана Разина, булавинского восстания на Дону и крестьянской войны под руководством Емельяна Пугачева, старообрядцы не только выступали со своими религиозными лозунгами, но и были самой активной частью в среде недовольных самодержавно-крепостническим режимом, насмерть бились против помещиков-дворян и поддерживающих их попов-никониан. Фактически речь шла об антифеодальном движении, разумеется, в соответствующей своему времени форме, о чем писал ещё Фридрих Энгельс: «Революционная оппозиция феодализму проходит через все средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания». В современной литературе великий религиозный раскол зачастую трактуется как нечто сугубо обрядное, как келейно-церковное явление. Но это не так. «На первый взгляд, может показаться, - заметил известный историк русской народной литературы Виктор Гусев, - что сопротивление приверженцев старых обрядов церковной реформе объяснялось чисто догматическими соображениями, начетническим педантизмом — на самом деле, так ли уж важно, даже с точки зрения церковно-богословской, креститься двумя или тремя перстами, писать «Исус» или «Иисус», произносить «аллилуйя» два или три раза! Действительные причины ожесточенного сопротивления реформе были значительно более серьезными».
Задумывая и осуществляя реформу обрядности и исправление церковных книг, царь Алексей исходил не только и не столько из стремлений его духовного пастыря Никона стать во главе православного мира, сколько из политических задач складывавшейся в тот период самодержавной дворянской монархии. Внутри страны изменения служили усилению централизации, в том числе, и в управлении церковными приходами, вовне вели дело к фактическому объединению митрополий Московской и Западной Руси (на Украине и в Белоруссии реформа, подобная никоновской, успешно прошла уже раньше) и к усилению влияния царского правительства на православных, находившихся под властью Османской Порты. Фактически царизм пытался использовать влияние РПЦ МП внутри и за рубежами страны для укрепления своей власти точно так же, как нынешние властители используют сегодняшних первоиерархов. Несмотря на то, что минули три с половиной столетия, в прагматическом подходе кремлевских обитателей к православным церковникам изменилось не многое. Вспомним хотя бы, как в минувшем феврале главный функционер РПЦ МП Кирилл фактически в открытую агитировал за кандидата на пост президента РФ, выдвинутого «Единой Россией», как тот же Кирилл активно катается на Украину, причем обострение отношений со своими украинскими коллегами у аппаратчиков РПЦ МП довольно часто совпадает с очередными этапами российско-украинских газовых споров. Я уже не говорю о давно лоббируемой руководителями РПЦ МП идее «Всеправославного собора», в которой очень и очень многие искренне верующие православные люди видят не просто опасность экуменистской ереси, а «новое никонианство», чреватое «второй Флорентийской унией» не только с зарубежными православными, но и с католиками...
Поскольку, говоря словами Энгельса, в средневековье «чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей», то «чтобы вызвать бурное движение, необходимо было собственные интересы этих масс представлять им в религиозной одежде». В том-то и состояла объективная роль «огненного протопопа» Аввакума, хотя сам он этого и не сознавал, да и было бы явным упрощением делать из него сознательного борца с властью, предшественника декабристов или народовольцев. По типажу, биографии, поведенческому алгоритму Аваакум Петров, скорее, напоминает русского Лютера, несмотря на серьезные различия в условиях их деятельности и мировоззрении, что отмечают и наиболее проницательные исследователи. «Главное сходство западной Реформации и русского Раскола, - пишет Алла Глинчикова, - заключается в том, что это были две такие разные, но всё же попытки осуществления одного и того же — индивидуализации веры. Одна (Реформация) — удалась, другая (Раскол) — нет...» По причинам, кстати, вполне очевидным: «В русском православии XVII века заостряется чувство личной ответственности перед народом, историей, Богом за всё человечество, за сохранение христианства. Условием личного спасения становится спасение других, спасение народа. Возникает идея о том, что мы можем спастись только вместе, как христианский народ, а не каждый поодиночке, как у Лютера». Эта идейная линия, идущая к Аввакуму от Нила Сорского и «заволжских старцев», «нестяжателей», идеология раннего социального христианства, не могла не вызвать раздражения, а потом уже - после отказа Аввакума, не раз увещеваемого покаяться и получить почетный и доходный пост царского духовника или настоятеля одной из столичных церквей и самим царем, и такими влиятельными при царском дворе «западниками», как Артамон Матвеев и Симеон Полоцкий — ненависти и преследований со стороны тесно сросшегося между собой бюрократической иерархии РПЦ МП и полицейского аппарата «слуг государевых». Идущим на пути создания чуждой апостольской и святоотеческой традициям синодальной церкви, окончательно организационно оформившейся в годы петровских реформ, но ещё до того ставшей верной служанкой царской монархии, бунтарский пафос и непокорность «огненного протопопа», опиравшегося исключительно на свой личный авторитет среди верующих, были как кость в горле. Точно так же, как уже в нынешние времена патриарху Кириллу и его присным пришлись не по нраву гневные обличения со стороны чукотского архиепископа Диомида и иных ревнителей «чистоты веры», со многими из которых расправляются порой при помощи государственной власти.
Тогдашним церковникам Аввакум не подходил и, говоря по-современному, ментально. «Был у царя помощник грек Паисий Лигарид, выдававший себя за митрополита Газы, - рассказал в лучшей, на мой взгляд, из биографий Аввакума писатель Дмитрий Жуков. - Он учился в иезуитской коллегии. Перейдя в православие, ловкий мошенник добился кафедры в Газе, но продолжал вымогать жалованье у католической конгрегации Пропаганды. Патриарх Паисий проклял Лигарида и лишил кафедры. Тогда Лигарид оказался в Москве с подложными документами. Выпрашивал у царя большие деньги якобы на нужды своей епархии, спекулировал соболями и драгоценными камнями, устраивал за деньги разводы, занимался маклерством, писал доносы… Не было подлости, на которую не был бы способен этот достойный выученик иезуитов. Царь знал про все его дела и… прощал. Нужен, очень нужен был ему Паисий Лигарид и для поставления архиереев, и для подготовки собора, и для борьбы с приверженцами старины... Хороши были и другие восточные священнослужители, осевшие в Москве. Дьякон Мелетий, пробавлявшийся ростовщичеством. Дьякон Агафангел — виноторговец, пивовар и содержатель игорных притонов, проигравший раз все деньги и одежду и ограбивший соседа священника. Архимандрит Дионисий, которого Аввакум не без оснований обвинял в содомском грехе, чинимом даже в церкви… Хитрые, наглые, жадные до денег люди, все они стали ценными агентами царя Алексея Михайловича в переговорах с вселенскими патриархами и в подготовке большого собора». Неужели эта картинка не напоминает читателям о нравах «пионеров» российской приватизации и обычаях их зарубежных советников? Да и на многократно описанный в печатных и сетевых СМИ образ жизни ряда влиятельных фигур в аппарате РПЦ МП похоже. Словно и не прошло трех с половиной столетий... Очевидно, что тогдашние западники с торговой жилкой относились к народу русскому ничуть не лучше, чем нынешние их либеральные наследники, все эти кохи, явлинские и кобринские. И именно этого, как пишет Жуков, не мог им простить Аввакум: «Как?! Русских дураками зовут!.. Этого Аввакум стерпеть не мог. Слова из евангелия об беззаконных он завершил потоком брани. «Собаки, никониане, воры, другие немцы русские» — это еще не самые сильные ругательства, которые он тогда употребил. «Да нечего вас и слушать: только и знаете, что говорите, как продавать, да как покупать, как баб блудить, как ребят в алтаре за афедрон хватать!» Много чего творилось под сводами крестовой палаты, но такого еще не бывало. Все сорок с лишним человек бросились на Аввакума, стали его толкать, бить...» Ровно также и сейчас либерально-рыночной своре не ко двору приходятся истинные патриоты нашего Отечества, и вновь и вновь, в перерывах между «хватанием ребят за афедрон» и иные места, звучит звериный рык: «Бей!»...
Да и методы лжи и клеветы, примененные всей этой публикой против Аввакума, остались по сути своей теми же, хотя и заметно усовершенствовались в деталях — прогресс не стоит на месте... «Аввакум был желанным гостем в домах московской знати, - рассказывает Дмитрий Жуков. - Многие становились его духовными сыновьями и дочерьми. Умный и тонкий психолог, отличный рассказчик, протопоп притягивал к себе людей как магнит. Так он сразу сблизился с боярыней Феодосьей Морозовой и ее сестрой княгиней Евдокией Урусовой». Именно эта близость и привела боярыню Морозову и её сестру к трагической гибели в темнице. Исследователи пишут об «имеющемся в делах XVII века неподтвержденном обвинении в том, что, водясь с протопопом Аввакумом, боярыня Морозова будто бы «робят родит». Так это было или нет, судить не нам, но рано овдовевшая, экзальтированная, очень богатая женщина, жившая «без мужской ласки», вполне могла перенести свою страсть на служение «священной старине» и защиту её главного проповедника. В любом случае, отношения Феодосьи и Аввакума впервые в русской литературе дали образец нежного послания, по праву вошедшего в сокровищницу отечественной словесности: «Язык мой короток, не досяжет вашей доброты и красоты; ум мой не обымет подвига вашего и страдания. Подумаю да лишь руками взмахну!.. Свет моя! Еще ли ты дышишь? Друг мой сердечной! Еще ли дышишь, или сожгли, или удавили тебя?»
Таким же слогом написано и знаменитое «Житие». Впервые в письменную речь ворвался под пером Аввакума сочный говор русского посада, богатая речь русского села, живое слово народа русского, столь им любимого. «Не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить… Я не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русского…» Не случайно Иван Тургенев не расставался с «Житием» во время своего длительного пребывания за границей, говоря о нём в восхищенных тонах: «Вот книга!.. Вот она живая речь московская…» Не удивительно, что вторил ему Максим Горький: «Язык, а также стиль писем протопопа Аввакума и «Жития» его остается непревзойденным образцом пламенной и страстной речи бойца, и вообще в старинной литературе нашей есть чему поучиться». Оно и понятно, почему: по словам Николая Чернышевского, протопоп Аввакум Петров «…человек был, не кисель с размазней…»
Именно этим он нам и близок. Не «киселям с размазней», а борцам за лучшую, настоящую Россию. Россию другую. То есть ту, где не будет места современным алексеям и никонам и примкнувшим к ним расплодившимся в условиях либерально-рыночных реформ дионисиям.
