 |
|
| ГЛАВНАЯ |  |
НОВОСТИ | |
ПУБЛИКАЦИИ | |
МНЕНИЯ | |
АВТОРЫ | |
ТЕМЫ |
| Понедельник, 25 ноября 2024 | » Расширенный поиск |
 9 мая
10 марта в 19.30 в петербургском книжном магазине "Во весь голос" (ул. Маяковского, 19) состоится презентация дебютной книги Сергея "Сида" Гребнева "Бестиарий". Презентацию проведет РИЧ, который собрал рукописи Гребнева и подготовил к печати. Хронотоп рассказов - Петербург девяностых; тот самый город "Улиц разбитых фонарей", "Бандитского Петербурга", "Окна в Париж" и балабановского "Брата". Герои этих рассказов - подростки, юноши; в другое время они сели бы за штурвалы самолетов, отправились бы в полярную экспедицию или строили бы новые города. Но на дворе девяностые - поэтому они пьют дешевый спирт, принимают наркотики и состоят в запрещенной на территории РФ партии. "АПН Северо-Запад" публикует главу из книги, текст которой любезно предоставлен нам её издателем Вадимом Левенталем. Вот рядом знаменитая Нина Андреева, автор письма «Не могу молчать!», уже отмечает из пол-литровой фляжки, пуская ее по кругу близких товарищей. Добрая старушка со злым испитым лицом. Я облизнулся на фляжку. И тут загудела толпа. — Приехали! Наконец-то! Сволочи! «Сволочи» шепотом — мы стояли в окружении сотрудников с чуткими правоохранительными ушами. Все, официоз поплелся. У главного входа кто-то что-то кричал. Завыла сирена, заквакал милицейский гудок. — Венки возлагает делегация Соединенных Штатов Америки! — пафосно и скорбно объявили в динамик. В политтолпе злобно зашипели. Ну и дальше по списку натовской коалиции. Потом прошла толпа всякой административной сволочи города. Замыкали официальную процессию конфессии. Даже буддисты пришли в розовых простынках. И вот наконец с боковой аллеи из загона выпустили политических. — Венки возлагают представители политических партий и движений! — все тем же голосом. — Коммунистическая партия Российской Федерации, Российская коммунистическая рабочая партия! Ну и дальше через запятую. Но где же мы? Нам обещали! Наконец-то называют нас! Николай Владимирович, депутат Законодательного собрания Ленинградской области, недавно вступивший в нашу партию, улыбается. Это он договорился. Мы тоже довольно улыбаемся. Наконец-то и нас хоть где-то объявили! Все, мы в политике! Выходим из загона на главную аллею. — Так, по двое построились! Растяжку вперед, за ней два флага! Не забудьте у памятника древки опустить, когда венок возлагать будем! Надевайте повязки! — руководит мой старший брат, он же гауляйтер ленинградского отделения нашей партии. Он брит наголо, в темных очках, в черной рубашке с засученными рукавами, в черных джинсах, на ногах кеды. Мы тоже все в черном. Вместе с Николаем Владимировичем, одетым в строгий бежевый костюм с галстуком, брат несет впереди нас небольшой пластмассовый венок. Брат примотал к нему нашу нарукавную повязку. — В ногу идем! — напутствует брат. Мы под грустную музыку и стихи о войне медленно вышагиваем между надгробий. Пытаемся в ногу. На боковых аллеях стоят ветераны с гвоздиками и внуками. Стараюсь на них не смотреть. Мне кажется, что уж больно по-фашистски выглядим.Мне немного неуютно. Но проклятьями никто пока не осыпает. Поднимаемся по ступеням к мемориалу «Родина-мать». Ошалело смотрят на нас дядьки с холеными рожами в дорогих костюмах — представители городской власти. Брат с Николаем Владимировичем возлагают наш пластмассовый венок к огромной куче цветов и венков. Мы стоим сзади строем, опустив головы и флаги. Со стороны смотрится, наверное, красиво. Брат встает на одно колено и поправляет повязку с нашим черным серпом и молотом. У очень знакомой рожи из телевизора, стоящей рядом, лезут глаза на лоб, но он молчит и только краснеет от злости. Губернатор, что ли? Сходим по лестнице сбоку монумента. Меня хватает за руку седой старичок в черном берете с орденами на груди. «Началось», — думаю я. — Спасибо, ребятки! На вас вся надежда! Нас, старых коммунистов, уже почти не осталось! — говорит он, и губы его дрожат, в покрасневших глазах слезы. Я киваю. Удивлен. Идем к выходу. — Молодцы, ребята! Так держать! Спасибо вам! — говорят нам многие ветераны. — Чегой-то они, а? — спрашиваю я брата. — А что тебе непонятно? Мы единственная реальная молодая сила! Видел, у других партий молодежи нет, нет у них штурмовиков! Одни пердуны! Эти болваны даже флаги не приспустили! Ха! А ветераны войну прошли, понимают, что к чему! — Брат доволен. У меня уже нет желания побыстрее свернуть флаг, так и иду с развевающимся. У входа наших никого нет. Мы оставили здесь человек двадцать. На возложение венков менты пустили только десятерых. — Черт! Куда делись-то?! — возмущается брат. — А ваших всех забрали. Как натовцы подъехали, ваши давай орать «Дай мне гранату, я отодвину НАТО!», — говорит стоящий рядом знакомый фотограф, снимал нас уже как-то. — А камеры были? — интересуется брат. — Были, были! — улыбается фотограф. Журналисты любят скандалы и кипиш. — Молодцы! — Брат доволен еще больше, он бормочет себе под нос: — Два в одном, два в одном! Составом в десять человек идем к товарищу Сорокину, благо недалеко живет. Скидываемся деньгами. По дороге покупаем водку, хлеб и краковскую. — Ну, за победу! — говорит брат, поднимая чашку с водкой у Сорокина за столом в однокомнатной квартире. — Ура! Ура! Ура! — кричим мы. С дивана испуганно таращится тощая, как скелет, сорокинская мать, полгода назад перенесшая инсульт. ... — Вы че, бл.ть! Договорились же, один на один! Вы че?! — Я еле сдерживаю пьяных неформалов, рвущихся замочить моего брата.Он дерется с представителем неформальной молодежи в косухе и с длинными грязными волосами. Происходит это во дворе старейшего рок-магазина «Кастл рок». Окрыленный утренним возложением венка и напутствием ветеранов, брат потащил нас сюда «агитировать маргиналов». Доехало пять человек, остальные потерялись по дороге. Мы были пьяны. Рок-магазин находится недалеко от станции метро «Площадь Восстания», отсюда же, от БКЗ «Октябрьский», начнется в 17:00 праздничное шествие по Невскому проспекту. В отдельном дворике «Кастл рока» всегда тусовались всякие там панки и прочая сволочь. Сегодня их было человек пятнадцать. Брат с ходу начал им что-то объяснять, потряхивая перед их красными носами нашей партийной газетой. Они пили портвейн и смотрели на нас как бараны. Наконец вот этот вот верзила в косухе со стеклянными глазами увидел в бритом брате фашиста. — Ты фашист, что ли? — пролепетал он, прикрыв один глаз. — Нет, — ответил брат с улыбкой и продолжил агитировать. Верзила, пошатываясь, встал с поребрика и, обличительно ткнув в брата пальцем, прошипел:
Остальная гоп-компания, корежа в гневе пьяные хари, стала более пристально нас разглядывать. — Мы националисты! — сказал гордо брат. — Нацисты! — зашумела толпа. — Э-э-э! — загудел верзила. — Идите на х.й отсюда, нацисты е.аные! — Сам иди отсюда на х.й! — сказал зло брат и сжал губы. К нам потянулись липкие ручонки. Верзила ударил первым. Удар был не сильным. Брат ответил в скулу, и тут же ему прилетело в ухо откуда-то сбоку. Вот тут я и воспользовался старой дворовой хитростью. Неоднократно это спасало в уличных стычках. Если противников больше, взываешь к их гоп-чести. — Стоп, стоп! Давай один на один! Вас же больше! И вы сильнее! Вы нас по-любому загасите! Пусть один на один! И мы потом уйдем! — громко сказал я, подняв руки с открытыми ладонями. Прокатило. Я признал их превосходство, они почувствовали себя крутыми и сильными. Пусть лучше брат получит от этого шатающегося болвана, чем будет забит множеством ног и кулаков. — Сопля, давай, бля, наваляй этому козлу! — подбадривала толпа своего бойца. Сопля был сильнее, но очень пьян. Драка шла с переменным успехом. Брат несколько раз влепил по сопливой роже. Тот разбил брату губы. Окружающая толпа визжала и улюлюкала. Один тощий обмылок с грязным ирокезом не сдержался и ударил брата ногой в живот. Другие уже тоже лезли вперед. — Договорились же! — кричал я, хватая их за вонючую одежонку. Мне несильно прилетело в нос. Ситуация выходила из-под контроля. Сопля попал точным брату в подбородок, брат покачнулся и упал на колени. Сопля стал бить ногами. Брату все это надоело, он схватил большой кусок кирпича, вскочил на ноги и со всего маху двинул Сопле в нос. Что-то хрустнуло, и Сопля, обливаясь хлынувшей кровью, рухнул без чувств на спину. — Ах ты, сука! — заорали неформалы и полезли на брата. Кто-то зарядил мне в челюсть, набросились и на остальных партийцев. — Ну че, козлы вонючие, давай, прыгай! — хрипел брат, стоя в углу двора спиной к стенке и размахивая кирпичом. В этот момент во двор забежала низкозадая девка с красными волосами. — Шухер, менты! — заорала она. Все кинулись врассыпную, в том числе и мы. Во двор вбежало человек шесть ментов с дубинками наголо. Отделение находилось через два дома. Я пробежал через проходной двор и выскочил на Невский. Погони не было. За мной из арки вышли несколько неформалов. Они сразу же забыли о произошедшем и принялись аскать, то есть клянчить мелочь у прохожих. Я пошел к БКЗ, где уже собирался народ на шествие. Мне нравилось находиться в этой разношерстной толпе. Мне нравились эти люди, которых мой брат называл «клиника». Была националистическая клиника, была коммунистическая, красная клиника. Была просто клиника, живущая столпотворением. Нас любили и те и другие. А все вместе мы назывались красно-коричневые. Все здесь ругались между собой, пощипывали друг друга, откусывая кусочки, плевали друг в друга ядовитой слюной. Но все как один вставали плечом к плечу против дикого, чуждого ельцинского либерализма. А нас они любили за то, что у них таких молодых и наглых не было. Да и если бы были, они бы их уничтожили, состарили бы. Вон уже веселая Нина Андреева. Был у нее свой комсомол. И что? Молчать-то она не смогла, но и сказать пришедшей к ней молодежи, чувствующей еще поцелуй Советского Союза, ничего не смогла тоже. Бесконечные съезды, болтовня. Был у нас один знакомый по кличке Поцелуй Меня в Плечо, бывший когда-то в ее комсомоле. Он рассказывал, как пили они и шлюх заказывали на съездах за партийные деньги. Вождиха смотрела на это сквозь пальцы, лишь бы флагами махали фоном у нее за спиной. Да и сама не без синего греха. А вон кричит, ни к кому конкретно не обращаясь, бородатый человек с длинной палкой в руках. На палке сразу несколько плакатиков, что-то разоблачительное про жидов и «свободу Борису Николаеву». Борис Николаев его сын, и он уже несколько лет сидит в «Крестах» за убийство. «За убийство предателя», — говорят его соратники, потом осекаются и говорят, что и убийства-то не было, а то, что посадили, так это политическая расправа. Соратников у него осталось двое, папа и девка Маша непонятного возраста с копченым кавказским лицом и в рваных между ног джинсах. На совместных пьянках с надменной рожей любит она нам рассказывать об эпических подвигах Бориса, который чуть ли не пол-Питера от черных зачистил. А мы вот и мизинца его не стоим, потому что мы тряпки. Мы смеялись, а брат ее даже вы.бать хотел, но не смог — «от нее воняет!». Рядом с Николаевым-старшим стоит профессор Барабаш, саркастически улыбаясь и прищурив прозорливый глаз. Сегодня он при параде, в полковничьей советской форме медицинских войск. Скромно, без орденов и медалей. А они у него есть. Говорят, что он лечил когда-то самого Фиделя Кастро. Он сед и уже разглядел в собеседнике того, кого не всякий разглядит с первого взгляда. Интересно, кто же собеседник по классификации полковника профессора Барабаша? Жид, жидоставленник или поджидок? Я вот у профессора поджидок, а брат мой, бери выше, жидоставленник. Это он нас так за то, что мы смеемся, слушая его речи на митингах, где он рассказывает о жидомасонском заговоре. — Смейтесь, смейтесь, поджидки! Жидам тоже весело! — говорит он и с ненавистью плюет в нашу сторону. Его часто можно видеть в метро на эскалаторе с небольшим плакатиком в руках. На листочке А4 горбоносый солдат в американской форме со злобным выражением лица и с автоматом в руках, сгорбившись, шагает огромными башмаками по маленькому земному шарику. На каске у него, естественно, шестиконечная звезда. Внизу плакатика надпись «НАТО». Профессор держит плакатик над головой и вглядывается в реакцию пассажиров въедливым патриотическим рентгеном. — Здравствуйте, Вячеслав Макарыч, — здороваюсь я с бывшим депутатом Государственной думы Вячеславом Макаровичем Марычевым. — Здравствуй, здравствуй, а где Андрей? — говорит он, в уголках рта белая засохшая пена, безумный взгляд сквозь затемненные очки. Это он, прославившийся своими эпатажными выходками в Думе. То в малиновом пиджаке придет с толстой цепью желтого металла на шее, то с накладными сиськами поверх костюма, а то и в противогазе. «Воняет тут у вас», — говорил. После окончания срока полномочий баллотировался куда только можно, но никуда не прошел. Так и стал уличным политиком, собрав вокруг себя верную команду соратников. Вот Головкин, которого Марычев периодически одевает Сталиным: шинель, яловые сапоги, фуражка. Усы седоватые, рука за спину и трубка в зубах. Так и выступает на митингах, с акцентом. Всем нравится. Бабушки в ладоши хлопают. — Ста-лин! Ста-лин! — кричат, прослезившись. Две немолодые фаворитки Марычева рядом. Мы их называем Белка и Стрелка. У одной фамилия Лядова. Советские лица у этих теток. Могут за своего вождя и матом обложить трехэтажным, а могут и врукопашную схватиться, с ногтями в рожу. Вячеслав Макарыч с ними суров. Они ворчат, но прощают — вождь. — Попозже подойдет, — отвечаю я. — Ну-ну, — кивает он и оборачивается к своей банде, орет, изо рта слюна. — Лядова, бл.ть, где транспарант?! — Щас поднесут, Вячеслав Макарыч! — говорит она и, отвернувшись, добавляет тихо: — Че орешь-то, бешеный! Лядова похожа на состарившуюся Любовь Орлову. Очень состарившуюся. А в молодости она, наверное, и на открытку попасть могла бы. — Сергей! — окликает меня коренастый человек в камуфляже в залихватски заломленном черном берете. Лицо круглое и доброе, роста небольшого, на берете красный треугольник с желтым серпом и молотом. Жмет руку. — Здравствуйте, Александр Сергеевич! — улыбаюсь я. Ладонь у него как тиски, серьезная лапа. Он бывший советский мент. Подполковник. РКРП. Видел я, как-то зайдя к ним в штаб, как он двадцать пять раз левой рукой, не приседая, гирю в тридцать один килограмм от плеча толкнул. А ведь виски уже седые. Да вся их старая гвардия как на подбор, бывшие те, бывшие эти, и все как один антисемиты. У КПРФ почему-то таких нет. — Где Андрей? — спрашивает, а сам все время улыбается. — Попозже подойдет. — Ну ладно. Ну так как, может, сегодня с нами пойдете? — спрашивает. — Не, мы сегодня своей колонной пойдем, — важно отвечаю я. Он кивает и вздыхает, они хотели бы видеть нас под собой. У них есть комсомол, но рожи не дай боже: прыщавые, с телячьими глазами. Мокрицы, называет их брат. «Своей колонной. А где хоть еще один партиец?» — думаю я, нервно шатаясь по толпе, вспомнив с дрожью, что и флаги, и древки мы забыли у Сорокина, который, когда мы уходили, выдувал пузыри храпом мордой в стол. У меня была только наша маленькая боевая растяжка за пазухой. Повязка моя была у брата. Где он, черт подери?! Прошел мимо группы поющих ветеранов. В середине горбатая старушка с аккордеоном в поеденной молью шляпке и бежевом пиджаке. Серая юбка и большой красный бант на высохшей груди. Она ходит на все митинги и всегда с аккордеоном. Играет она великолепно, всегда молчит и улыбается. Ростом с третьеклассника. Вместо партийцев натыкаюсь на Митю Дайнеко. Он тоже всегда молчит, только пучит красные глаза с черными мешками мудрости под ними. Губы его плотно сжаты, он не смотрит на людей, взгляд его всегда чуть выше. На митинги и пикеты он приносит кипу исписанных коричневым фломастером листков А4. Это его агитматериалы. Содержание прокламаций всегда разное, но смысл один: «Я, Дайнеко Дмитрий, прислан к вам на Землю далеким инопланетным разумом, чтобы рассказать вам…» То, что он должен рассказать, каждый раз меняется. Иногда один текст на нескольких листах, поэтому кому-то достается начало, кому-то середина, а кому-то конец. «А если не одумаетесь, — пишет Митя, — то всех ждет страшный конец». Из-под вязаной шапки, натянутой до бровей, у Мити торчит фольга. И вот когда уже толпа организуется в колонны, я наконец-то натыкаюсь на двух партийцев. Один из них был с нами у рок-магазина, второй — потерялся по дороге туда. — Сид, брата твоего забрали, с ним неформалов человек пять, мы за угол спрятались, остальные где-то здесь бродят. Что делать-то будем? — быстробыстро протараторил товарищ. Я открыл рот, не зная, что сказать. Черт его знает, что нам делать! За меня ответил тот, который потерялся. С ним была незнакомая малолетняя девка. Судя по ошарашенному лицу, в такой толпе она была первый раз. Потерявшийся был пьян, то есть пьянее нас. Он улыбался во весь рот и радостно тряс головой. — Че, че! Щас вон между коммуняк встрянем, колонну соберем и потопаем! Ха! — радовался он. — Какую колонну? Нас три человека, — попытался я вернуть его на землю. — Во-первых, четыре, — он поцеловал свою девку в щеку, — во-вторых, кто-нибудь еще точно подойдет, а в-третьих, у меня есть вот что! Он раскрыл пакет, который держал в руках, там лежала чуть початая бутылка водки. Вот это было уже хорошо! Я даже по привычке обрадовался, что нас мало. Выпили прямо в толпе. В толпе пить приятно. Все вокруг заняты чем-то своим, праздничным. Менты недалеко, а ты стоишь и водку хлещешь из горла. Приятное чувство. Чувство свободы, что ли. Прикончив бутылку на троих, мы обрели уверенность. Толпа, люди стали выстраиваться в густые колонны. Нам еще несколько раз предложили влиться в чью-нибудь массовку, но мы были непреклонны! Мы вовсю уже кричали наши лозунги и поздравляли подвернувшихся ветеранов. На лозунги, как на призывный клич, к нам слетелось еще человек семь. Массы двинулись! Наши рты до ушей. Тысячи людей, и мы вместе с ними в одном строю! И даже менты не менты, а сотрудники правоохранительных органов охраняют нас, веселых, пьяных, счастливых. Вклинились мы за РКРП. Выдержали дистанцию метров в двадцать, пошли. Развернули нашу маленькую боевую растяжку. У кого-то нашлось несколько нарукавных повязок. По краям, на тротуарах, стояли толпы улыбающихся людей. Мы махали им, они махали нам в ответ. Сейчас я явно ощутил и почувствовал этот общенародный праздник. И я действительно за народ и вместе с народом. Мы шли не спеша, наслаждаясь действием. А нас никто и не торопил. Впереди идущие ушли уже метров на сто вперед, задние отставали. Невский наш, мы посередине. Что мы только не орали: «А ну давай гранату, яEотодвину НАТО!», «Наши МиГи сядут в Риге», «Янки, гоу хоум!», «Слава русскому оружию!», «Хочешь 41-й, получишь 45-й!», «Слава ветеранам!». У Гостиного Двора нас догнал мой брат. У него было разбито лицо, а в руках он держал пиво. Он был бодр и заставил нас маршировать. В таком приподнятом настроении мы дошли до Дворцовой площади. Ах, какая акустика в Арке Главного штаба! — Ре-во-лю-ция! — грохнули мы в свои десять с копейками глоток, а получилось как в двести. Вот и вставило тогда в семнадцатом матросов это эхо, а потом и всей России аукнулось! На Дворцовой начинался праздничный концерт. Колонны смешались в толпу. — Ну ладно, не хрен нам тут делать, — констатировал брат. — Концерт нам не нужен! Деньги есть у кого-нибудь? Часа через два я тащил брата к метро. Он ругался матом с закрытыми глазами и все время пытался попасть мне по лицу пьяным кулаком. У входа в метро я прислонил его к стене и стал ощупывать карманы. Где-то у него должны были быть два жетона, купленные еще с утра. Брат сползал вниз по стенке. Что-то сильно, до звездочек в глазах, ударило мне в голову, в затылок. Одновременно кто-то с хрустом заломил мне назад и вверх руку. Раскидав звездочки глазами, я увидел форменные брюки. — Ты че, урод, совсем обнаглел?! Средь бела дня синих тут щипать?! Мне еще раз дали в голову, теперь в ухо. — Брат это мой, жетоны я искал, у него были! — хрипел я. — Заткнись! Бля, да тоже бухой! — Грузим! Их было двое, но я, заломанный мордой вниз, видел только их ботинки и красные полосы на сером. — А с телом что? — спросил один другого. Брат к этому времени сполз на асфальт и похрапывал. — Тоже грузим, нах.й он здесь, праздник все-таки. Где-то играла бравая военная музыка. Кажется, Утесов. А мне семнадцать лет. Сергей Гребнев |
|
| Copyright © 2006-2019 «Агентство Политических Новостей Северо-Запад» При полном или частичном использовании материалов, ссылка на "АПН Северо-Запад" обязательна |
