 |
 |
|
|
Редакция "АПН Северо-Запад" публикует (с любезного разрешения автора) главу из выходящей в декабре в серии "Жизнь замечательных людей" издательства "Молодая гвардия" биографии классика советской литературы Александра Фадеева, написанной дальневосточным писателем и журналистом Василием Авченко. Она касается периода 1919 - начала 20-х годов, когда Фадеев участвовал в партизанском движении в Приморье.
В апреле 1919 года 17-летний Фадеев бросает училище, где как раз начались выпускные экзамены, и уходит в партизаны под кличкой (1) «Булыга».
Подпольное паспортное бюро оборудовали под сценой Народного дома. Девушки доставали в городской управе вышедшие из употребления паспорта, смывали старые фамилии и надписывали новые.
Лев Никулин (2) вспоминал: «Партийная кличка, которую он придумал себе, — “Булыга” — вызывала у него улыбку:
— Почему Булыга? Сам не понимаю».
Игорь Сибирцев стал Селезневым, Билименко – Судаковым, Нерезов – Сомовым, Бородкин – Седойкиным… Булыга - наиболее выразительный псевдоним. Он похож на подпольные имена будущих руководителей СССР – «Молотов», «Сталин», «Каменев»… Образный ряд тот же, но «Булыга» - не просто камень, а камень твердый, крупный (3). Глыба, валун, «орудие пролетариата». Уже здесь проявилось фадеевское чувство стиля. Даже странно, что потом он отказался от звучного псевдонима, вернувшись к своей заурядной фамилии (или она была ему дорога из-за оставившего семью отца, которого он не помнил?). Аркадий Голиков, к примеру, навсегда превратился в Гайдара, да и фадеевский друг Гриша Билименко так и жил под именем Георгия Судакова – те прозвища легко прирастали навсегда. Но Булыга вновь стал Фадеевым, хотя довольно долго подписывался двойной фамилией: Булыга-Фадеев. Многие думали, что Булыга – его настоящая фамилия, а Фадеев – псевдоним; даже сегодня некоторые источники приводят эту ошибочную версию.
В 1972 году после боев на Даманском (4) в ходе антикитайской топонимической кампании село Сандагоу (5) в Приморье переименовали в Булыга-Фадеево. Получается, в честь не столько писателя, сколько партизана - иначе назвали бы попросту «Фадеевкой».
Апостольское имя «Фаддей» («Фадей») переводят то как «божественный дар», то как «хвала», то как «мужское сердце». Все три варианта выглядят применительно к судьбе Фадеева провидческими. А в «Булыге-Фадееве» слышится и пришвинский «камень-сердце».
Фадеев партизанил в Приморье, Приамурье и Забайкалье около двух лет - с весны 1919-го по начало 1921 года.
19 апреля 1919 года во Владивостоке прошла подпольная конференция РКП(б). Заслушан доклад Лазо «О задачах партии в Приморье», принято решение усилить отряды партизан лучшими большевиками. «В помощь и для руководства партизанским отрядом комитет в разное время посылал Лазо, Губельмана, Шумяцкого, Дорошенко, Игоря Сибирцева, Владивостокова, Сашу Фадеева (Булыга), Руденко, Исаака Дольникова, Судакова, Нерезова, Мишу Мышкина (Вольский), Тамару Головнину, Гаврилу Шевченко, Попова, Мамаева и других товарищей», - пишет А. А. Воронин-Птицын в воспоминаниях «Владивостокское подполье». Фадеева единственного он называет «Сашей», видимо имея в виду его молодость. Одни направлены в Анучино, другие – на Сучан, третьи – в Тетюхинско-Ольгинский район. Не рядовыми бойцами – для руководства, организации.
Уход Фадеева в партизаны не был спонтанным: он уже был большевиком и подпольщиком. Имелось и решение партконференции, что, конечно, не отменяет добровольности совершенного Сашей и его друзьями поступка (этот сюжет довольно точно рифмуется с краснодонским подпольем 1942-1943 годов).
Именно весной 1919 года в Приморье объявили мобилизацию в армию Колчака, чем объясняется уход немалой части молодежи в партизаны. «Забривали» и учащихся средних учебных заведений - был издан приказ о досрочных выпусках. Из «соколят» мобилизации подлежали все, кроме Фадеева – родившемуся в декабре, ему еще не было 18. Фадеев вспоминал: «Брали молодых людей, даже учащихся, родившихся в 1899 и 1900 гг.» Он-то мог и подождать. Но – пошел.
Могут сказать: задурили голову пацану… Что это такое вообще - уйти в партизаны? Не в регулярную армию, не по мобилизации. Такой шаг – куда серьезнее, он многое говорит о человеке. По своему человеческому типу юный Фадеев напоминает национал-большевиков Эдуарда Лимонова 1990-х. Лимонов ведь не придумал нацболов, не синтезировал их - он их услышал, вызвал и собрал, а были они всегда. Во времена Фадеева они шли в партизаны, в наше время – в ополчение Новороссии. Социальная реальность воспроизводится в более или менее сходных формах в разных точках и временах: Лазо, Ким Ир Сен, Фидель… Маек с Лазо, впрочем, в Советском Союзе выпустить не додумались, хотя Лазо не менее крут, чем Че Гевара, а снежный и морозный Сихотэ-Алинь - чем Сьерра-Маэстра.
Уход в партизаны был личным выбором Фадеева – но можно сказать, что никакого выбора у него не было или что он был предопределен окружением, обстановкой. Сам Фадеев писал в 1949-м: «Мы полны были пафоса освободительного, потому что над Сибирью и русским Дальним Востоком утвердилась к тому времени власть адмирала Колчака, более жестокая, чем старая власть. Мы полны были пафоса патриотического, потому что родную землю топтали подкованные башмаки интервентов. Как писатель своим рождением я обязан этому времени. Я познал лучшие стороны народа, из которого вышел. В течение трех лет вместе с ним я прошел тысячи километров дорог, спал под одной шинелью и ел из одного солдатского котелка».
Родом писатель Фадеев – из Приморья смутного времени. Имею в виду даже не темы книг, не «жизненный опыт» в смысле фактов. Дело в другом: то, что он увидел и пережил в приморских сопках и распадках, обострило его восприятие, наложившись на тягу к письму, которая была у Фадеева с детства (6).
Первыми ушли в сопки Нерезов, Билименко и Дольников, с ними - Заделенов и Фельдгер (Фадеев: «Эти двое не были большевиками и не участвовали с нами в подпольной работе. Но мы их всегда держали в резерве, зная их “левые” высказывания и антиколчаковские настроения»). Через несколько недель отправился на Сучан (от Владивостока – 150-200 км) и Фадеев. Для проезда были нужны пропуска от коменданта Владивостокской крепости. Саша схитрил. Его товарищ Женя Хомяков только что сдал выпускные экзамены, получил аттестат и собрался в имение отца - на хутор под Шкотово. «Я, зная, что мне все равно ехать в партизаны, и не будучи ни в какой степени готов к экзаменам, попросту не явился на них», - вспоминал Фадеев (7). Попросился в гости к Жене, тот получил два пропуска до Шкотово, где Саша все ему объяснил и попрощался (8). В другом месте, впрочем, Фадеев пишет, что до Шкотово добрался пешком – это порядка 80 км.
Дальше разночтений нет: сел в поезд до станции Кангауз (ныне Анисимовка), по узкоколейке добрался до станции Сица, где была «явка к одному столяру», и получил направление в Сучанский отряд, штаб которого располагался в Фроловке - партизанской столице Приморья. Именно этот путь в «Последнем из удэге», где под Скобеевкой понимается Фроловка, проделает Лена Костенецкая. Дорога эта ведет из Владивостока к нынешним Находке, Партизанску, Лазо.
Здесь «мушкетеры» снова встретились.
Пополнению на Сучане находили различное применение.
Исю Дольникова как парня начитанного оставили при штабе для помощи в выпуске «Партизанского вестника». Он воспринял это как личную обиду – не дают повоевать. Фадеев: «Не понял всю политическую вкусность порученной ему работы, начал хныкать, якать и демонстративно бездельничать». Откровенный разговор не получился, и «соколята» перестали общаться с Дольниковым.
Фельдгер, по словам Фадеева, пришел не воевать, а прятаться от мобилизации, и уклонялся «решительно от всего». Заделенов «в первых же боевых столкновениях оказался неимоверным трусом, можно сказать, трусом стихийным, почти безумным, снискав этим всеобщее презрение и насмешки». Некоторые соученики «соколят» пошли к белым. «Кое-кого из бывших товарищей мы теперь, не дрогнув, расстреляли бы, если бы он попал к нам в руки», - писал Фадеев.
Партизан Булыга несет караульную службу при штабе, затем идет в агитпоход на северо-восток – в Ольгу, в Тетюхе. В июне 1919 года четверку «мушкетеров» зачислили бойцами в Новолитовскую роту Сучанского отряда, и они приняли боевое крещение в устье Сучана. «Сучанский отряд, хотя и был объединен общим командованием, не представлял собой единого целого. Он сложился постепенно из нескольких отрядов, каждый из которых имел свою историю, своего выборного командира, был связан корнями с той или иной местностью, национальностью, профессией, - описывал этот период Фадеев в «Последнем из удэге». – Отряды эти назывались теперь ротами… Количество людей в ротах было неодинаковым: в иной не более сорока, а в иной и все двести пятьдесят. Роты не имели порядковых номеров, а отличались одна от другой названиями прежних отрядов: Новолитовская рота, рота Борисова, рота горняков, корейская рота».
Тамара Головнина вспоминала, как весной 1919 года едва не поссорилась с юным Булыгой: «У меня был кавалерийский карабин, а у него берданка. Его мужское самолюбие было задето… Конфликт кончился тем, что, уезжая во Владивосток по заданию штаба для передачи сведений подпольному партийному комитету, я оставила свой карабин Саше. В отряд мне вернуться уже не удалось, я была арестована и заключена в тюрьму».
Д’Артаньян вскоре остался один – троих «мушкетеров» откомандировали в Анучино. Но потом в сопки пришли Игорь Сибирцев, другие знакомые подпольщики. «Я очень быстро повзрослел… Научился влиять на массу, преодолевать отсталость, косность в людях, идти наперекор трудностям, все чаще обнаруживал самостоятельность в решениях и организаторские навыки», - вспоминал Фадеев.
К лету 1919 года отряды под общим командованием Лазо стали серьезной силой - почти регулярными войсками и по организованности, и по вооруженности. Фадеев участвует в выпуске газеты «Партизанский вестник» (9), которую изготовляли на гектографе, читает товарищам стихи Пушкина, Лермонтова, «Русских женщин» Некрасова… По словам Ильюхова, Лазо, выслушав его рассказ о декламаторских талантах Фадеева, сказал: «Если Булыга прочитал поэму Некрасова так, как ты мне рассказал, значит, он сам имеет поэтические задатки… Это очень важно иметь в виду!».
Выходит, Лазо первым разглядел в Фадееве литератора. А тот хотел ввести его в число героев «Последнего из удэге», но не успел.
Ильюхов: «За какой-нибудь месяц пребывания в партизанских отрядах Булыга и булыгинцы стали центром партизанских литературных сил». Был здесь поэт Костя Рослый – его стихи Фадееву нравились, а вот партизана-футуриста Колю Хренова он не жаловал. В газете даже появился литературно-художественный раздел – после налета на владения купца Пьянкова бумаги хватало.
«Мы удивлялись, как его худенькая, сложенная, казалось, только из костей и кожи, вытянутая, как молодой стебелек, фигурка может выдерживать целый вулкан клокочущей энергии и через край бьющего энтузиазма», - вспоминает Ильюхов. Булыге шел 18-й год. «Высокий, с тонким лицом, на котором поблескивали живые серые глаза», - таким запомнил его большевик К. Серов-Вишлин.
27 июня на съезде трудящихся Ольгинского уезда в Сергеевке Булыга – не только один из секретарей, но и оратор. Губельман: «На съезде произошла горячая и резкая схватка между крестьянами и рыбаками… Мужички цену на хлеб… держали выше установленной штабом и нарушали его решение… И вот тут-то проявился горячий темперамент Саши Фадеева. Совершенно неожиданно для всех нас он взял слово и со всей присущей ему горячностью начал свою речь с упреков хлеборобам, обвиняя их в жадности, стремлении поживиться в тяжелый момент борьбы, которую ведут рабочие, крестьяне, рыбаки вместе. Он увлекся, говорил, что некоторые хлеборобы проявили кулацкий подход к делу и что это ведет к срыву единства рабочих и крестьян. Его выступление разбередило крестьян, пришлось объявить перерыв, чтобы они успокоились. Речь Фадеева имела большое значение. Никто до него так искренне и резко не ставил перед ними этот важнейший вопрос. После перерыва крестьяне согласились с ценами, предложенными штабом». Сам Фадеев сетовал потом на свою горячность: «Это было глупо и нетактично… Во время перерыва Лазо подошел ко мне, посмотрел на меня довольно выразительно своими умными глазами, ничего не сказал, только головой покачал. Я готов был уйти под землю» (10).
Фадеев почувствовал вкус к общественной работе. Он видел себя не только бойцом, но пропагандистом и агитатором. В анкете 1920 года напишет, что, несмотря на склонность к работе агитационной и редакционно-издательской, главное желание – «непосредственно находиться с массой, в которой я готов вести какую угодно работу, так как хорошо знаю массу и умею иметь с нею дело». Оратором он был если и не искушенным в приемах, то искренним и убедительным.
Летом 1919 года, после операции на Сучанской ветке, происходит разгром партизан. Фадеев: «Потянулись недели тяжких поражений, потерь, голодовок; немыслимых (по расстояниям и по быстроте движения) переходов из района в район». Партизаны уходят с Сучана на север, к Иману (11). В составе отряда Мелехина уходит и Булыга. Маршрут, которым шел мелехинский отряд, Фадеев частично воспроизведет в «Разгроме», как и фамилии некоторых тогдашних своих товарищей. Неподалеку от Имана к Мелехину присоединяются отряды Дубова (Кишкина) и Петрова-Тетерина. Булыга в составе конного отряда Петрова-Тетерина участвует в боях в районе Молчановки, Монакино и Вангоу.
На границе лета и осени 1919 года Фадеев с Игорем Сибирцевым оказываются в Чугуевке, считавшейся партизанским тылом. Игорь и Саша живут в «летнем домике» родных Фадеева – его отчим Свитыч еще в 1917-м умер на фронте от тифа, а мать перебралась во Владивосток. Братья работают на мельнице Козлова за одежду и еду, ремонтируют плотину на Улахе.
В это время в Чугуевку входит отряд Иосифа Певзнера. «Вроде колчаки, а погонов нет…» - сообщила жена Козлова о странном отряде, походившем на регулярную часть, а не на партизанское войско. Идут строем, винтовки на плечах, с песней, все - в шинелях (12). Фадеев пошел проверить, что это за люди, и увидел большеглазого спокойного человека «очень маленького роста, с длинной рыжей бородой, с маузером на бедре, который сидел на крыльце и беседовал с крестьянами». Это был Иосиф Максимович Певзнер, ставший прототипом (впрочем, не единственным и не буквальным) Левинсона в «Разгроме». Правой рукой Певзнера был юный Андрей Баранов, попавший в «Разгром» под фамилией Бакланов. Костяк отряда составляли рабочие Свиягинского лесопильного завода и железнодорожники.
Саша, Игорь и Анатолий Тайнов (товарищ Фадеева по училищу и подполью) вступают в Свиягинский отряд, считавшийся образцовым. Позже он стал «Особым Коммунистическим», в разное время назывался 4-м сводным, 1-м Дальневосточным коммунистическим, «отрядом особого назначения». Губельман: «Саша был ярым врагом неорганизованности и партизанщины. К сожалению, это имело место в ряде анархиствующих отрядов, захватывавших в других отрядах лошадей, запасы питания… На мой вопрос, почему он переходит в отряд Певзнера, Саша ответил просто и ясно: «Перехожу потому, что в отряде командующего товарища Певзнера больше дисциплины, порядка, что отряд Певзнера - коммунистический» (13). Действительно, отряд этот, небольшой по численности, был боевым, крепко спаянным и находился в постоянном действии, выполняя план, намеченный подпольным Дальневосточным комитетом партии. Отряд этот, в отличие от многих других, за исключением отрядов Сучана, находившихся под руководством Н. К. Ильюхова, держал тесную связь с Дальневосточным комитетом партии и военным комиссаром».
Фадеев вспоминал: отряд Певзнера был «самым дисциплинированным, самым неуловимым и самым действенным… Он совершенно был лишен черт “партизанщины”. Это была настоящая сплоченная боевая воинская часть».
В составе отряда Певзнера Булыга попадает на «Свиягинскую лесную дачу». Бойцы получили новые «колчаковские» шинели, трехлинейки, патроны. Здесь, делая вылазки на железную дорогу, они прожили до начала 1920 года. «Никогда не забуду, с каким увлечением Саша рассказывал об удачном спуске под откос поезда с интервентскими войсками и колчаковцами, о том огромном впечатлении, какое на него произвели выдержка и самообладание партизан в этом деле, при выполнении которого удалось разоружить белогвардейцев, захватить оружие, патроны. Он был потрясен слепой дисциплиной японских солдат. Раздавленные упавшими на них со второго яруса товарного вагона тяжестями, истекая кровью, они разбирали магазинные коробки своих винтовок и разбрасывали их части, чтобы они не достались нам», - вспоминал Губельман.
Ильюхов: «Активность отряда Певзнера была изумительной. На значительном протяжении Уссурийской железной дороги он врагу не давал «ни отдыху, ни сроку», взрывал железнодорожные мосты (14), нападал на вражеские гарнизоны, безжалостно истреблял предателей и провокаторов… Во всех боевых действиях отряда Певзнера принимал участие вместе с Игорем Сибирцевым и Саша Булыга». Партизан Барышев вспоминал, как в конце 1919 года они с Булыгой и Игорем Сибирцевым «взорвали броневик с четырьмя теплушками и доставили в отряд большое количество винтовок, пулеметов, патронов и обмундирования (15)».
Игорь Сибирцев скоро стал начальником штаба отряда, Саша Булыга – его помощником.
После вылазок отряд отсиживался на «даче» в бараках. Здесь Фадеев выпускал стенгазету. «Это была прежде всего юмористическая газета. В ней участвовало подавляющее большинство бойцов… Над заметками этой газеты еще до их появления в номере ржали в обоих бараках до того, что сотрясались исполинской толщины стены», - говорил Фадеев. Если вдруг появлялась женщина, газету срывали – цензуры в ней не было.
Но вот Колчак пал. В один из последних дней января 1920 года отряд Певзнера без выстрела занимает Спасск-Приморский (16). Белые части переходят на сторону красных, японцы не вмешиваются. Наступает двухмесячное затишье.
Фадеев называл Спасск городком своего детства, утверждал, что может ходить по нему с завязанными глазами. Сюда он заезжал за Гришей Билименко, возвращаясь с чугуевских каникул в город. Здесь его ранили апрельской ночью, когда партизаны уходили из города под огнем японцев. Сюда же он писал в 1950-е своей безответной юношеской любви Асе Колесниковой о том, как тоскует по ней и по Приморью…
Недавно я получил письмо из Спасска. Обычное, бумажное (то есть по нынешним временам - как раз необычное), от пожилой женщины И. А. Стрельниковой. Та самая Ася Колесникова была у нее в послевоенные годы классной руководительницей в спасской школе №5. «Ася жила в доме напротив школы, с матерью, у них были куры и утки. Школа №5 была тогда средней, а потом ее сделали семилеткой, дав ей номер 4…» - пишет Стрельникова.
В письме - никаких сенсаций, зато бесконечно ценное ощущение прикосновения к прошлому, которое куда ближе к нам, чем кажется: оно тут, рядом, какие там «шесть рукопожатий». Вот Фадеев ходит в коммерческое училище Владивостока; вот получает пулю в Спасске, где четырьмя годам раньше родился мой дед по отцу (дед в 1960-е, став большим приморским начальником, будет встречаться с фадеевскими знакомцами – Микояном, Симоновым); вот в 1921 году едет с будущим маршалом Коневым из Читы в Москву, а год спустя под Читой родится мой дед по маме, который в 1943-м в составе Степного фронта Конева будет освобождать Белгород и Харьков. В 1942 году в Спасске родится мой отец. Много позже я поступлю в ДВГУ и буду ходить за стипендией в здание, где располагалось Владивостокское коммерческое училище. Я застал своих дедов и говорил с ними; внучка Фадеева – моя ровесница. Всё закольцовывается, потому что всё – рядом. Время и пространство сжаты и обжиты, глобальная история тесна и интимна. Каждый частный человек вовлечен в тектонические процессы, в которых всё так переплетено, как будто население Земли состоит всего из нескольких сот человек, а жизнь человечества утрамбована в какие-то десятки лет.
И. Сибирцева и Фадеева избирают в состав Спасского уездного комитета партии. Несколько позже Булыгу изберут делегатом 4-й Дальневосточной краевой конференции большевиков, на которой Лазо (жить ему оставалось чуть больше месяца) выдвинул молодого, но уже заметного Сашу в помощники политуполномоченного (комиссара) Спасско-Иманского военного района. Причем комиссаром становится Игорь Сибирцев, а командующим войсками района – Певзнер. Фадеев так вспоминал конференцию: «Я при всяком удобном и неудобном случае бубнил, что надо назначить комиссаром Игоря Сибирцева… Лазо вдруг на меня посмотрел, засмеялся и сказал: “А что, если мы назначим политическим уполномоченным Булыгу?”»
Губельман: «Оказанное доверие Саша оправдал полностью, образцово поставив политическую работу в частях войск района».
С тех пор – и навсегда – Фадеев становится комиссаром, политработником. Великую Отечественную он встретит с ромбом бригадного комиссара в петлицах. Да и «на гражданке» будет оставаться комиссаром.
Комиссар того времени – это не позднесоветский замполит из анекдотов и тем более не нынешние военкомы, задача которых – ловить «косящих» от армии призывников. Это, во-первых, боец, во-вторых, самый грамотный человек во всех смыслах и моральный авторитет. Первая задача – очевидная: агитировать, чтобы боец «знал, за что воюет». Вторая – просветительская, образовательная. Затем - обуздание «махновщины», превращение партизанских отрядов в нормальную армию. Наконец – присмотр за командиром. Комиссары имели надзорные функции, участвовали в административном и хозяйственном управлении. В 1919 году видные советские пропагандисты Н. Бухарин и Е. Преображенский в «Азбуке коммунизма» определяли: «Коммунистическая ячейка — часть правящей партии, комиссар — уполномоченный всей партии… Отсюда же его право надзора за командиром. Он смотрит за командным составом, как политический руководитель смотрит за техническим исполнителем». Троцкий писал: «В лице наших комиссаров… мы получили новый коммунистический орден самураев, который — без кастовых привилегий — умеет умирать и учит других умирать за дело рабочего класса». Комиссары участвовали в разработке планов боевых действий, их права в отношении личного состава не уступали командирским. При каком-либо подозрении комиссар имел право отстранить беспартийного командира и взять командование на себя.
Важные акценты находим в романе «Два мира» Владимира Зазубрина (17), автор которого успел послужить и у Колчака, и у красных. В романе бывший царский полковник, перешедший от красных к белым (время действия – 1919 год), рассказывает колчаковцам о том, как теперь устроены красные: «Красная Армия… спаяна железной дисциплиной, причем дисциплина там не только, как говорится, сверху, но и снизу… Неисполнительного, неаккуратного красноармейца тянут свои же товарищи… Дисциплинированность масс в армии наших врагов создается общими усилиями командного состава и самих красноармейцев, и основывается она не только на насильственных мерах воздействия, но и на поднятии культурного уровня солдат. В Красной Армии организован, как нигде, аппарат по политическому воспитанию солдатской массы, по поднятию ее сознательности… Прежде чем пустить стрелка в цепь, красные обрабатывают его, обучают не только военному делу, но и политической грамоте. Воспитание солдат там сводится к тому, чтобы каждый из них, когда ему будут командовать – направо, налево или вперед, - не только бы слепо выполнял приказания командира, но был бы убежден, знал бы твердо, что ему нужно именно идти туда, а не сюда. Красные так воспитывают своих солдат, что когда им скажут о назначении их на фронт, о выступлении на позицию, то каждый знает, что туда идти ему нужно, что идти и драться он обязан, и не за страх только, а и за совесть. В этом огромная, страшная сила Красной Армии».
Тут важно то, что сформулировано это не задним числом по чьему-то указанию, а тогда же, по горячим следам, причем человеком, воевавшим с обеих сторон.
Показателен и фурмановский «Чапаев», где самая интересная линия – отношения Чапаева с комиссаром Клычковым. Комиссар ставит на правильные рельсы храброго, но анархиствующего, несознательного, вспыльчивого, самонадеянного и даже, может, недалекого командира, превращает его лихих рубак в дисциплинированных бойцов Красной армии.
(1) Советский литературовед К. Зелинский обтекаемо называет «Булыгу» - «вымышленной фамилией» («кличка», видимо, – грубовато, «псевдоним» – неточно…) Интересно, что у ополченцев Донбасса нашего времени в ходу другой термин: «позывной».
(2) Советский писатель, драматург (1891-1967). Как и Фадеев, участник подавления Кронштадтского восстания. Лауреат Сталинской премии 3-й степени за роман «России верные сыны» (1950).
(3) У Пикуля: «Цок-цок — по булыгам», у Слуцкого: «Булыгой громыхнет по голове».
(4) Вооруженный конфликт между КНР и СССР в марте 1969 года за остров Даманский, расположенный на реке Уссури (север Приморского края). Остров ныне принадлежит Китаю и называется Чжэньбаодао.
(5) Название происходит от китайского Сань-да-гоу – «третья большая долина». Китайская фанза Сандагоу была отмечена на карте еще М. Венюковым в 1850-х.
(6) С другой стороны, Эренбург писал: «Фадеев мне говорил, что в годы гражданской войны он и не думал, что увлечется литературой; «Разгром» был для него самого негаданным результатом пережитого». Но с Эренбургом можно поспорить: «Разгром» был не первым, а как минимум третьим произведением Фадеева, и все три – на тему революции и Гражданской войны в Приморье.
(7) В письме Асе Колесниковой он уточнял, что «срезался по бухгалтерии», а на другие экзамены не пошел.
(8) Через какие-то месяцы Фадеев примет участие в разорении этого самого хутора. Сам Женя, по словам Фадеева, «опускался духовно» и окончил свою жизнь «печально и бесславно», что бы это ни значило.
(9) Эта газета упоминается в «Последнем из удэге».
(10) Сюжет с ценами на хлеб будет использован в «Последнем из удэге».
(11) Ныне река Большая Уссурка.
(12) Отряд шел из-под Спасска, где захватил эшелон с оружием и обмундированием.
(13) С анархиствующими партизанскими командирами у Фадеева были и личные счеты. Однажды Булыгу и Василия Прокопенко (Темнова), который в 1930-е годы станет заместителем начальника Приморского ГПУ, арестовал анархист Гурко, в 1921 году погибший при неустановленных обстоятельствах.
(14) Если партизанам мосты приходилось взрывать, то в феврале 2016 года мост на трассе «Владивосток – Находка» у Новолитовска - как раз там, где получал боевое крещение Булыга, - без видимых причин обвалился сам. За ним рухнули другие - у Кроуновки, у Яковлевки…
(15) Фадеев вспоминал: «Техника у партизан в то время была еще очень слабая. Фугасы взрывались не электрическим индуктором, а тем, что дергали за длинный шнур, один конец которого был в руке у подрывника, а другой подвязан внутри фугаса за спусковой крючок короткого обреза, заряженного пулей. В нужный момент подрывник дергал за шнур, обрез стрелял внутри деревянной коробки, начиненной динамитом, – фугас взрывался». Такой подрыв описан и в «Разгроме»: «Берданный затвор от фугаса, зацепившись шнурком, повис на телеграфном проводе, заставив впоследствии многих ломать голову над тем, кто и зачем его повесил».
(16) Город Спасск-Приморский (с 1929 года - Спасск-Дальний) образован в июне 1917 года постановлением Временного правительства. Он вырос из поселка Спасская слобода, станции Евгеньевка, цементного завода и гарнизона.
(17) Настоящая фамилия Зубцов (1895-1937). «Два мира» - первый советский роман (вышел в 1921 году). Повесть Зазубрина «Щепка» о ЧК и красном терроре написана в 1923 году, опубликована только в 1989-м (по ней Александр Рогожкин в 1991 году снял фильм «Чекист»). В 1937 году Зазубрина расстреляли, а его дачу в Переделкино передали Фадееву. Там писатель покончил с собой. После этого в дом (проезд Вишневского, 3) вселился освободившийся из лагерей поэт Ярослав Смеляков (1913-1972). Дарья Донцова - автор многочисленных детективных романов и дочь писателя Аркадия Васильева - рассказывала «МК», вспоминая свое переделкинское детство, о призраке Фадеева, будто бы появлявшемся на своей бывшей даче: «На эту дачу поселили Пименова, первого ректора Литинститута. Пименов был сильно выпивающий человек. Он прибежал к моему отцу через неделю и сказал, что жить там не может, что по ночам в кабинете там стоит Фадеев с бутылкой в руке. Потом там жили несколько писателей, последним был Генрих Гофман, очень храбрый летчик, Герой Советского Союза. Гофман сказал моему отцу: делай что хочешь, но там живет Фадеев. Отец сказал: так, сегодня я иду туда сам и проверяю. Ушел и вернулся наутро, тихий. Заперся с мамой в кабинете, о чем-то разговаривал. После этого дача 15 лет простояла пустая».