 |
 |
|
|
В издательстве "Молодая гвардия" вышел увесистый двухтомник "Красные" и "Белые", содержащий ряд биографий видных деятелей соответствующих лагерей. "АПН Северо-Запад" публикует отрывок из любезно предоставленных издательством книг - главу из жизнеописания сперва не принявшего революции, но затем ставшего видным деятелем большевистского правительства и дипломатом Леонида Красина авторства историка, написавшего книги "Тито" и "Блюмкин" серии ЖЗЛ Евгения Матонина. О становлении советской власти, происходившем ровно век тому назад.
Когда с «красным лордом» начала происходить очередная метаморфоза, которая привела к большевикам? Его не раз уговаривали: Луначарский, Троцкий, да и сам Ленин.
Троцкий вспоминал: «Октябрьский переворот он встретил с враждебным недоумением, как авантюру, заранее обреченную на провал. Он не верил в способность партии справиться с разрухой. К методам коммунизма относился и позже с ироническим недоверием, называя их “универсальным запором”. Уже в первый короткий петроградский период нашей советской истории сделана была попытка притянуть Красина. Владимир Ильич очень высоко ценил технические, организаторские и административные качества Красина и стремился привлечь его к работе, отстранив вопрос о политических разногласиях. Красин не поддавался сразу.
— Упирается, — рассказывал Владимир Ильич, — а министерская башка...
Это выражение он повторял в отношении Красина не раз: “министерская башка”...
Пробуждавшаяся революционная активность боролась в нем со скептицизмом. Красин отбивался от ленинских атак, преувеличенно хмурил брови и пускал в ход самые ядовитые свои словечки, так что Владимир Ильич среди серьезной и напористой аргументации вдруг останавливался, вскидывал в мою сторону глазом, как бы говоря: “Каков?!” — и весело хохотал над злым и метким словечком противника. Так впоследствии Ленин неоднократно цитировал красинский “универсальный запор”».
Красин смягчил свою позицию только в декабре 1917 года. 2 декабря Советская Россия подписала перемирие с Германией. 22 декабря в Брест-Литовске начались мирные переговоры с немцами и их союзниками. По некоторым данным, Троцкий уговорил Красина войти в состав делегации в качестве советника экономической и финансовой комиссии. На этот раз он, после некоторых колебаний, согласился и 28 декабря выехал в Брест-Литовск.Перед отъездом Красин написал жене, объяснив ей, почему он принял именно такое решение. «У народных комиссаров, разумеется, нет людей, понимающих что-либо в этой области, — отмечал Красин, — и вот они обратились ко мне, прося помочь им при этой части переговоров в качестве эксперта-консультанта. Мне, уже отклонявшему многократно предложения войти к ним в работу, трудно было отклонить в данном случае, когда требовались лишь мои специальные знания и когда оставлять этих политиков и литературоведов одних, значило бы, может быть, допустить ошибки и промахи, могущие больно отраз- иться и на русской промышленности, и на русских рабочих и крестьянах... Мой отказ был бы столь же недопустим, как отказ штабного или морского офицера принять участие в на- значении военных условий мира или перемирия. И только в таком естестве я и рассматриваю свою задачу».
Вероятно, он действительно тогда так и думал. Но осталась ли его позиция прежней и в последующие годы, когда он стал одним из руководителей высшего советского звена? И почему Красин все-таки перешел к большевикам? Это на самом деле очень интересные вопросы.
Разумеется, объяснить это с точностью на сто процентов невозможно: чужая душа, как известно, — потемки. Те, кто хорошо знали его, буквально в один голос утверждают, что никаким идейным коммунистом в это время Красин уже не был и идеи мировой революции, диктатуры пролетариата и т. д. его совсем не интересовали. С другой стороны, он, безусловно, был патриотом-технократом и искренне переживал, когда видел, как разрушается русская промышленность, которой он отдавал немало сил даже тогда, когда руководил подпольщиками-боевиками.
Георгий Соломон (он в итоге тоже решил пойти работать на новую власть) вспоминал, что это решение они с Красиным приняли после мучительных размышлений и бесед между ними. «Встал вопрос, — писал Соломон, — имеем ли мы право при наличии всех отрицательных, выше вкратце отмеченных, обстоятельств оставаться в стороне, не должны ли мы, в интересах нашего служения народу, пойти на службу Советов с нашими силами, нашим опытом, и внести в дело, что можем, здорового. Не сможем ли мы бороться с той политикой оголтелого уничтожения всего, которой отметилась деятельность большевиков, не удастся ли нам по- влиять на них, удержать от тех или иных безумных шагов... Ведь у нас были связи и опыт».
Выдвигалось и еще одно предположение — Красин почувствовал «вкус власти», который всегда ему импонировал. Но с этим вряд ли можно согласиться — никаких властолюбивых амбиций он никогда не проявлял. От своего пребывания во власти он, скорее, ценил комфорт и обеспеченный образ жизни. К такой жизни он уже привык, а в советских условиях она была возможна только для крупных начальников. «Этот невысокий, красивый, всегда прекрасно одетый барин чрезвычайно разнился от грязноватых ленинцев, — вспоминал о нем Александр Нагловский. — Разница была не только внешняя, но и внутренняя... Вообще это был европеец. В обращении он всегда был очень демократичен и приятен, но это опять-таки была лишь европейская форма. По сути своей Красин был человеком очень сухим, холодным, к людям симпатии не имевшим и людьми не интересовавшийся. Его мог волновать только лишь “бизнес”. В этом смысле он и должен был проявить свои таланты, когда Ленин привлек его в Смольный для назначения на ответственные хозяйственные посты.
Помню, как Красин, смеясь, рассказывал о своем разговоре с Лениным на тему мировой пролетарской революции.
Подсмеиваясь над собеседником, Ленин уверял Красина,
что тот ничего уж в революциях не понимает.
— Все это будет совсем не так. Представьте себе, вы едете в экспрессе, за столиком у вас шампанское, цветы, вы наслаждаетесь с такими же буржуями, как и вы сам. Но вот входит кондуктор и кричит:
— Die nächste Station — Dictatur des Proletariats! Alles aussteigen!!
— и Ленин, по словам Красина, заливался хохотом».
В августе он стал членом Президиума Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). «Я пока что не беру никаких громких официальных мест и должностей, а вхожу лишь в Президиум Высшего совета народного хозяйства и беру на себя фактическое руководство заграничной торговлей, не делаясь, однако, еще комиссаром промышленности и торговли», — писал Красин жене.
В октябре 1918 года он возглавил Центральный электротехнический совет, который разрабатывал планы электрификации России. Красин был без преувеличения «фанатом» электричества и в этом находил полную поддержку Ленина.
2 ноября он был назначен председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии при Совнаркоме РСФСР, тогда же, в ноябре — членом Совета рабочей и крестьянской обороны (позже — Совет Труда и Обороны), 13 ноября — наркомом торговли и промышленности. В марте 1919 года последовало назначение Красина наркомом путей сообщения. На этом посту он оставался до марта 1920 года, когда его сменил Троцкий.
Советский внешнеторговый работник Моисей Лазерсон, оставшийся позже на Западе, вспоминал о встречах с Красиным в 1918 году: «Красин произвел... самое лучшее впечатление. В особенности потому, что он выделялся на тогдашнем московском фоне своей краткою и ясною деловитостью. В то время было известно, что если вы являетесь к какому-нибудь видному советскому сановнику, то вас непременно встретит целый поток фраз и соображений общеполитического характера, которые с непосредственной темой, с деловой целью вашего посещения ничего не имеют общего... Поэтому-то так приятно поражала краткая и ясная деловитость Красина...
Красин был способный организатор и превосходный работник... человек, который хотел быть окруженным только способными, умными, работящими и ясно мыслящими людьми; политические же мечтатели ему были органически противны. В разговоре со мной он совершенно откровенно и весьма отрицательно отзывался о том человеческом материале, с которым ему приходится работать. Это был человек с большим темпераментом, своевольный, властный, который не любил долго разъяснять даваемых им предписаний и лишь с трудом выносил мнения, противоположные его собственному».
Александр Нагловский, в свою очередь, утверждал, что Красина на «советском Олимпе» ненавидели почти все, кроме Ленина. Во-первых, потому, что он уговаривал Ильича не разжигать «мировую революцию», а развивал перед ним «своеобразные идеи, что “на Западе всё можно делать деньгами”, и предлагал широко впускать иностранные капиталы в Россию, связывая их руки концессиями».
Во-вторых, коммунистов раздражали сам образ жизни и характер Красина. Нагловский вспоминал такой эпизод: в 1919 году в дни наступления генерала Николая Юденича на Петроград, когда казалось, что город будет взят, Красин предложил Ленину план приведения в негодность всех питерских фабрик и заводов. Ленин командировал Красина в Петроград для выполнения этого плана в случае необходимо- сти. Красин уехал и все подготовил. Но когда 22—23 октября по приказу Троцкого начали проводить эвакуацию и собирались отдать приказ о введении в действие плана Красина, оказалось, что он сам попросту исчез. Начались поиски.
«И наконец, — рассказывал Нагловский, — Зиновьеву пришла в голову мысль, что Красин, наверное, на Петербургской стороне у женщины, с которой был в связи. Узнали адрес. И я поехал туда на автомобиле. Действительно, на фоне голодного Петербурга этот директор “уничтожения петербургской промышленности”, Красин, проводил вечер за шампанским и прекрасным ужином». «В Красине было чересчур много скепсиса и наплевательства на всё и вся», — отмечал он.
Красин, в свою очередь, тоже не жаловал многих советских руководителей. Свысока относился к Троцкому и наркому иностранных дел Георгию Чичерину, которые, по его словам, соревновались «в глупости своей политики». Он обвинял Троцкого в том, что тот разогнал офицерство, а в его штабе в то же время три четверти — предатели. Хотя именно Троцкий сумел (разными, конечно, способами) привлечь в Красную армию царских офицеров, и его штаб как раз в большинстве состоял из них.
Красин тоже активно привлекал к работе старых специалистов — «спецов». Далеко не всем это нравилось. С главой ВЧК/ГПУ Феликсом Дзержинским у него не раз возникали конфликты по этому поводу. Дзержинский выступал как бы в двух лицах: с одной стороны, он тоже поддерживал старых специалистов, с другой — внимательно следил за ними, пресекая малейшие, как ему казалось, признаки «контрреволюционной деятельности». Чем это заканчивалось, хорошо известно.
Чекисты не раз арестовывали людей, находящихся в подчинении Красина. Это вызывало к него приступы ярости и возмущения, и он бежал к Ленину. Ильич выступал своего рода верховным арбитром в таких делах, но не всегда соглашался с Красиным. Были в его окружении и казнокрады, и растратчики, и люди, действительно связанные с контрреволюционным подпольем. «У Красина была ахиллесова пята: он был чрезвычайно неразборчив в людях, и в НКПС, и во Внешторге был всегда окружен спекулянтами разных мастей и темными дельцами», — отмечал, к примеру, Александр Нагловский.
Дзержинскому, вероятно, не очень нравилась самостоятельность Красина, которая основывалась на хороших личных отношениях с Лениным, и он использовал слабые места своего соперника в различных аппаратных интригах. Однажды Красин представил Зиновьеву хорошо одетого человека с прекрасными манерами. По его словам, это был крупный инженер. Однако вскоре чекисты арестовали «инженера» и расстреляли его. Он оказался настоящим агентом иностран- ного государства. Красин был поражен, но ничего возразить на представленные доказательства не мог.
В другой раз чекисты арестовали несколько десятков сотрудников Внешторга. Красин бросился со списком арестованных к Ленину. Он доказывал, что это дело — лишь проявление междуведомственной борьбы против него. Позже Красин рассказывал, что они с Лениным долго обсуждали список, а в кабинет Ильича то и дело звонил Дзержинский, ждавший подтверждения приговора. Красину, по его словам, за два часа разговора с Лениным удалось отстоять 11 человек из 250. После этого, вспоминал Нагловский, он, крайне взволнованный, ходил по кабинету, бормоча: «Ведь это ж черт знает что такое! Ведь это же преступление! Расстреливают людей ни за что ни про что!»
Но возмущение расстрелами своих подчиненных не привело к тому, что Красин подал в отставку или порвал с большевиками. Да, он называл террор «бессмысленным противоречием необольшевизма», но тут же оговаривался, что «поделать против стихии ничего невозможно».
Теперь он уже до конца жизни оставался «в обойме власти». И, вероятно, он, как и многие другие сторонники революции, уговаривал себя — революционеры не должны цацкаться с врагами, если не мы их, то они нас, а если и расстреляли кого-то невиновного — что ж, время такое суровое... Во всяком случае, о каких-то громких протестах Красина по этому поводу ничего не известно.
О своих целях «работы на большевиков» он писал жене и в письме от 24 октября 1918 года: «Ты вот, Любан, в претензии на меня, что я сюда поехал, а мне думается, я поступил правильно, и помимо субъективного сознания обязательности принять участие в этой работе это надо сделать уже хотя бы потому, что в этом слагающемся новом надо завоевать себе определенное место, и не только себе, но и вам всем, а для этого приходится работать». Можно это истолковать и так — приходится терпеть, чтобы детям в будущем было хорошо. Скорее всего, Красин, будучи умным человеком и прагматиком, понимал — большевики сохранят власть надолго. Следовательно, нужно уметь жить с этой властью.
Как нарком Красин жил в относительно хороших условиях. «Отношение ко мне со стороны всех властей сейчас самое предупредительное, все предложения проходят с легкостью, и, видимо, есть стремление создать условия, удерживающие меня при работе», — писал он. Моисей Лазерсон, побывавший в квартире Красина, которая находилась в отеле «Метрополь», вспоминал: «Обе комнаты, которые он занимал, были не убраны и неуютны. На столах лежали в беспорядке книги, чертежи, папки. На подоконниках стояли стаканы с холодным чаем и тарелки с остатками еды». Одет нарком был в темный кожаный костюм, кожаные штаны и гамаши.
В «Метрополе» тогда были телефоны и центральное отопление. Позже, как сообщал Красин жене, он переехал в «совершенно министерское помещение» — в том же отеле — из трех комнат, ванной и передней. «Обедаю 2 раза в день... Обеды приготовлены просто, но из совершенно свежей провизии и достаточно вкусно. Жалко лишь, что дают сравнительно много мяса, но этого здесь избежать сейчас вообще невозможно. Имею автомобиль, очень хороший, жалко лишь, что с бензином день ото дня становится труднее...» — писал он.
С деньгами у него тоже не было проблем. Его жалованье составляло четыре тысячи рублей в месяц. Три тысячи он отсылал жене в Швецию. «Я здесь оставляю себе по 1000 р[ублей] в месяц, этого мне хватит вполне, принимая во внимание сравнительно льготные цены на квартиры и в наших столовых. Четыре тысячи в месяц — это в советской республике почти что невиданная сумма», — признавался он сам.
Евгений Матонин