 |
 |
|
|
В петербургском издательстве "Чтиво" выходит роман Эдуарда Диа Диникина "Серебро". Публикуем аннотацию к произведению и отрывок из текста, любезно предоставленный автором.
Действие романа начинается в Петербурге 1913 года — в период, когда реальность бурлила предреволюционными процессами, идеи сталкивались с идеями в словесных баталиях, после претворялись в дела — и сталкивались уже на улицах. Известные представители «Серебряного века», такие как Хлебников, Бурлюк, Брюсов, Белый, Тиняков, Волошин, пьют в ресторанах, читают свои и чужие тексты и выбрасывают рукописи, которые попадают в руки чекистов и агентов охранки.
Поначалу произведение Эдуарда Диникина напоминает историко-литературный роман, но реальность оказывается двулика: в мире, где на глазах простых смертных меняются вековечные устои, на поверхность прорывается обратная сторона. Известный поэт здесь может оказаться вампиром или прорицателем, случайный телефонный звонок — связать друг с другом людей из разных эпох, а дешёвый медальон — оказаться волшебным талисманом.
Границы между сном и явью, литературой и действительностью, добром и злом оказываются зыбкими и проницаемыми в мире магического реализма, в котором у каждого свой шорох за спиной.
Неожиданно появившийся Тиняков громко, пьяно закричал:
- За сюжеты и темы поэта судить нельзя, невозможно, немыслимо! Судить его можно лишь за то, как он справился со своей темой.
- И вы не считаете, что это даже не верх лицемерия, а самый низ лицемерия? - Шорох с любопытством смотрел на поэта.
- Нет. Это его золотая середина, - расхохотался Тиняков. – Кстати, позвольте полюбопытствовать, откуда вы знакомы с Квашневским?
- Квашневским-Лихтейнштйном, - поправил Шорох. – Он не любит, когда его фамилию укорачивают. А на ваш вопрос охотно отвечу – познакомились мы с ним в Соединенных Штатах Мексики.
- Вот как?! Должно быть, интересно?
- Интересно познакомились или было ли интересно в Мексике?
- И то, и другое. Там сейчас жарко. Я опять двойственно сказал. Какая яркая гражданская война, какие будоражащие воображение события! Не то, что у нас – убьют мерзавцы очередного губернатора и в кусты… - Тиняков осекся.
- Поверьте, война только издалека кажется завораживающим зрелищем,- заметил Шорох.
- Вы из Мексики, господин Шорох? – подключился к разговору мужчина, вставший за минуту до этого из-за стола с Куприным. В его речи послышался явный южнорусский говорок. - Сапата, Вилья, проклятые «гринго», индейцы! Завидую вам. Кстати, просветите, что значит «гринго»? Да, мексиканцы так называют североамериканцев. Это всем известно. Но что это значит? Есть ли точный перевод на русский?
- «Гринго», как ни странно – это просто грек, - ответил Шорох. – Уж не знаю, почему мексиканцы так стали называть североамериканцев.
- «Грек»? – удивился мужчина. – Надо же, как прозаично. Кстати, знаете, как у нас в Одессе называют греков?
- Как же? – вежливо поинтересовался Шорох.
- Пиндосами, - ответил мужчина. – Уж не знаю почему.
- Возможно, в честь Пиндара, - с улыбкой предположил Шорох.
- Валерий, ты слышал стихотворение Владимира? – громко, стараясь перекричать ресторанный гомон, крикнул Бурлюк, проходившему мимо Брюсову.
- Нет, но с удовольствием послушаю.
- Нет, нет, - стал отнекиваться Шорох. – Я не поэт совсем.
- Он сильно скромничает, - убежденно запротестовал Бурлюк. – Поэт, и еще какой. Несколько минут назад он блестяще сымпровизировал на тему кино, персиянской княжны, костюма домино и всего Сущего.
- Правда? – Брюсов с интересом посмотрел на Шороха.
- Да ты присаживайся. Прошу вас, господин Шорох.
- Ну, если настаиваете….
Владимир Шорох прочитал стихотворение еще раз.
- Как здорово вы связали капуцинов с домино, - задумчиво произнес Брюсов. – Это блестяще!
- Капуцинов? – удивился Бурлюк, и вдруг понял. - Ах, да, конечно! Домино, капюшон, монахи-капуцины в своих огромных капюшонах, и Бульвар Капуцинов! Да, а стихотворение еще более глубокое, чем даже казалось!
Разговор пошел быстрый, живой, с восклицаниями и возлияниями такими, что вскоре Шорох почувствовал необходимость посетить уборную. Но от этой мысли его отвлек Квашневский-Лихтейнштейн.
- Володя! А ты, я гляжу, уже познакомился со столичной богемой….
- Да. И очень доволен, - улыбнулся Шорох.
- Ваш друг прекрасный поэт, - заявил Брюсов.
– То, что он прекрасный стрелок, отличный фехтовальщик, музыкант великолепный и просто смелый человек – это я прекрасно знаю, но то, что еще и поэт – это стало для меня сегодня новостью!
Уже очень пьяный Тиняков подумал, что фраза Квашневского довольно странна, но никак не мог понять – чем.
- Давайте сдвинем столы, как обычно, - предложил Брюсов.
Его предложение было встречено с энтузиазмом. Столы, рассчитанные на четырех персон, сдвинули. И компания оказалась в числе более двадцати человек.
- Володя, - обратился к нему Квашневский-Лихтейнштейн, - спой мою любимую, будь другом. Про таракана. Не все же Шаляпину про блоху петь. А вот и гитару принесли.
- Con placer, - ответил Шорох и, взяв гитару, быстро пробежался пальцами по струнам.
- Семиструнная, - заметил он. – Но ничего – добавим русской элегии в мексиканский задор. Итак – ла кукарача, ла кукарача, - запел он, и все мгновенно поддались азарту латиноамериканского ритма.
Закончив, Шорох получил оглушительные аплодисменты.
- Какая замечательная песня! – воскликнул Брюсов.
- А о чем она? – спросил Хлебников.
- О чем? Если в двух словах - президентские войска бегут как тараканы, потому что у президента закончилась марихуана, - ответил Шорох.
- Закончились марии и хуаны – это значит, что народ перестал поддерживать его? – поинтересовался Хлебников.
- Это означает, что у президента закончилось его любимое лекарство, - объяснил Шорох.
- На самом деле мексиканцы особо про лекарства не думают, - заметил Квашневский-Лихтейнштейн. – Потому что смерть – это лекарство от всех болезней и именно она является для них смыслом жизни. Володя, покажи амулет.
- Пожалуйста, - сказал Шорох и вытащил из-под рубашки цепочку, на которой был какой-то знак.
- Это золото? – спросил Хлебников.
- Да, конечно.
- О, так тут череп у вас, - увидел Бурлюк.
- Да. Это своего рода цонпантли – ацтекский символ из черепов принесенных в жертву пленников. Тут, если посмотреть внимательно, несколько черепов. Они расположены так, что их видно и сбоку, и сверху, и снизу. Всего тринадцать. Правда, число тринадцать у ацтеков не является каким-то дьявольским. Скорее всего, это европейское влияние. Впрочем, диаблеро, который мне его подарил, в ответ за одну услугу, сказал, что я, возможно, когда-нибудь увижу все черепа. Не знаю, что он подразумевал.
- А кто такой диаблеро? – спросил с живейшим интересом Брюсов.
- Это, как считают индейцы Соноры, оборотень, который занимается черной магией и способен превращаться в животных.
- И что же, он и вправду оборотень?
- Этого я не могу утверждать, но то, что они все помешаны на смерти – да, могу. В мексиканском варианте испанского языка – больше десяти тысяч слов и выражений, обозначающих смерть.
- Валерий, отдай амулет, это говорят, не к добру долго держать чужой амулет в руках.
Брюсов с видимой неохотой вернул цепочку.
- Но там я вижу еще изображения животных. Правда, не понял каких – это, наверное, грифон, а это что? Горгулья?
- Нет, - рассмеялся Шорох, - однако, богатая у вас фантазия. Это орел и змея, они изображены на флаге Мексики. Дело в том, что…. Его рассказ прервало появление певицы Марго, вызвавшей всеобщий ажиотаж. Ночь продолжалась….
…
Пиршество было в самом разгаре, когда рядом с Шорохом вновь оказался Тиняков.
Шорох поинтересовался:
- Этот…. Хлебников, так его зовут? Велимир? Он кажется человеком не от мира сего.
- Ха! Возможно, - усмехнулся Тиняков. - Но это не мешает ему припеваючи жить у Кульбина.
- А кто это?
- Сумасшедший доктор. Был врачом Главного штаба, вообще – действительный статский советник, жил не тужил, и вдруг его озарило, что жизнь его зря проходит. И стал поэтом и художником. Собирает вокруг себя живописцев и стихоплетов, как правило, бездарных. Вот он и есть истинный покровитель всех этих футуристов бездомных, а не Бурлюк ваш, - пьяно разоткровенничался Тиняков.
- А эта очаровательная дама, Александра?
- Герций? Вы удивитесь, но она далеко не проста.
- Почему же удивлюсь? То, что она сложная натура видно невооруженным взглядом.
- Вы правы. Александра Герций – не просто привлекательная женщина, но женщина, имеющая ученую степень, что, согласитесь, далеко не часто встречается.
- Соглашусь.
- Кроме того, весьма остроумная и обладающая безупречной репутацией, что встречается еще реже, - добавил Тиняков.
Шорох окинул взглядом зал:
- А тут всегда так весело?
- Всегда. Но бывает гораздо веселее. Сегодня женщин маловато что-то, - отвлекся он. – И Оцупа нет.
- Кто это?
- Фотограф. Если бы он пришел, то все эти господа волшебным образом превратились бы из обычных пьяниц в настоящих литераторов с одухотворенными лицами, на которых был бы ярко выражен наш самый важный вопрос: «Доколе?!»
Фотограф Оцуп так и не появился, зато появились веселые женщины. Тиняков мгновенно встрепенулся и, продекламировав «Ах, розы! Соловьи! Под этой тающей луной пойдем с тобой гулять. Пусть рыцарь я, а ты простая …», тотчас же уединился с одной из них в кабинете. Но вскоре вышел, направившись прямо к Шороху….
- «Вена» - название непростое, - продолжил разговор Тиняков, опрокинув в рот содержимое рюмки с удовольствием настолько очевидным, что это увидели даже в тонких мирах. – Тут, ведь, любезный Владимир Игоревич, морфинистов довольно много. Я это вам говорю, как человеку, имевшему дело с такого рода людьми.
- С чего вы решили?
- А как же? Ла кукарача, ла кукарача, - пропел он мотив, - да марихуана. Это Хлебников не понял, а я сразу. А вообще, даже объяснили бы ему – все равно не понял бы. Специально не понял бы. Сказал бы – так это иван-да-марья наша! Но чем-то он мне нравится. Даже Бурлюк нравится. Вот Маяковский – нет. Подлец-человек. Но далеко пойдет. Впрочем, и я подлец. Что тут говорить? Только не такой, как они! – Тиняков стукнул кулаком по столу, а затем неожиданно спросил:
- Почему он сказал, что вы моря и океаны?
- Континенты и моря, - поправил Шорох. – Я ведь моряк. Кавторанг. Капитан второго ранга.
- Вот как? – поразился Тиняков. Глаза его загорелись. – Я даже и не подумал бы. И что – у нашего правительства есть дела в Мексике?
- Нет - покачал головой Шорох.
- Понимаю, - кивнул Тиняков, хитро подмигнув.
- Это Александр Блок? – спросил Шорох, показывая глазами на высокого и кудрявого астеника, зашедшего в зал.
- Нет. Блок сюда не ходит. Он любит всякие злачные места на Васильевском острове. Там ищет вдохновенье. Он же вопреки мнению публики считает себя не мистиком, а хулиганом.
- Надо же. А по стихам не скажешь.
- По стихам вообще мало что можно сказать.
- Разве? Мне кажется, что они как отпечатки пальцев. Вот Брюсов – очень экзальтированный.
- Когда под кокаином. А под кокаином он всегда, - сказал Тиняков и налил в рюмки себе и Шороху водку.
- А вы, Александр, - улыбнулся Шорох, - явно любитель русской и беленькой?
- Вы про даму, с которой я ушел? – вдруг Тиняков стал совершенно грустный. – Нет. Я любитель водки. Да, конечно, и женщин. Тут его глаза неожиданно протрезвели.
- Кавторанг?
- Да, - кивнул Шорох. – Но я не хочу о себе. Мне интересен мир столичной богемы.
- Кто именно? – театрально взмахнул рукой Тиняков
- Вот тот же Брюсов.
- Во-первых, он не столичная богема. Он москвич.
- Вот как?
- Так точно, господин кавторанг.
- Не родственник Брюса? – пошутил Шорох.
- Предсказателя? Нет. Вот Хлебников и Бурлюк мне нравятся тут, - продолжал пьяно признаваться Тиняков. – Да только стихи у них, простите – говно. На одном эпатаже далеко не уедешь…. А Брюсов, похоже, совсем надрался. Видел его в телефонной комнате – стоит и слушает там что-то. Глаза закатил, ногой дрыгает. Того и гляди пена изо рта пойдет. Точно – взбесился. Я уже уходил, как он догнал меня и сказал, что говорил с Богом только что. И от Бога сияние исходит.
- Простите, мой друг, - сказал Шорох, вставая, - я вынужден вас покинуть.
Зайдя в абсолютно пустую уборную, он с интересом посмотрел на настенный узор. Причудливые линии пересекались и сплетались, словно змеи Кетцалькоатля.
Внезапно он почувствовал, что не один в кабинке. Кто-то был за его спиной. И, казалось, не собирался уходить.
Это было настолько неожиданно, что поток мысли – а думал он о том, что любой творец в ответе за то, что создает – внезапно иссяк.
- Ту, ту, ту, - сказал кто-то сзади.
И тут же его ударили. Удар был сильный. Явно чем-то металлическим. Но, то ли бивший был физически слабым, то ли морально неуверенным, но Шорох не потерял сознание, а только лишь качнулся вперед. Но тут же последовал еще один удар.
Этот второй удар был сильнее. В голове Шороха помутилось. Он попытался развернуться в тесной кабинке, но напавший обхватил его сзади и просунул руку под горло. Шорох почувствовал запах табака. «Герцеговина Флор», неожиданно мелькнуло в его голове.
Он резко ударил локтем назад. Нападавший охнул. Шорох начал разворачиваться. Усы, бородка. Маска. Шорох уже протянул руку, чтобы сорвать ее…
И тут напавший резко кинулся вперед, и укусил его за шею.
Острая боль пронзила Шороха. И все померкло….
- Что с вами? – Велимир Хлебников бросился к Владимиру Шороху.
Тот зашел в зал с несколько ошарашенным взглядом.
- Ничего, - сказал он Хлебникову. – Душно. Мне надо просто немного отдохнуть.
Он сел у стены, осторожно трогая шею и пытаясь прийти в себя.
Осмотрелся, внимательно изучая всех собравшихся. Вот Куприн. Он так и представил, как жена запирает того в доме, чтобы он дописал «Шагреневую кожу», иначе она откажет ему в интимных удовольствиях. Вот Шаляпин поет «Соловья» Алябьева, смешно открывая рот, вот….
Тут он понял, что мексиканского медальона на нем нет. Значит тот, кто напал на него в уборной, охотился именно за медальоном.