 |
 |
|
|
Несколько странных строк, которые изволил уделить в своем последнем «открытом письме» многоуважаемый Станислав Александрович Белковский моей последней статье о перспективах восстановления русской монархии, невольно вынуждают к тому, чтобы продолжить дискуссию.
Основная формула, очерченная во второй части статьи Белковского «Жизнь после России», действительно традиционна для русской политической мысли. Более того, она, в известной мере, лежит в ее основании, является, так сказать, «автохтонной», и стала широко известна еще благодаря Прп. Нестору Летописцу: «И не было среди них правды, и встал род на род, и была среди них усобица, и стали воевать сами с собой. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие называются шведы, а иные норманны и англы…» («Повесть временных лет», перевод Д.С. Лихачева). Конституционная монархия с Майклом Кентским на престоле – это, в сущности, та же самая идея призвания варягов. Нет у нас демократии, правового общества – пойдем к норманнам, только теперь уже не в Скандинавию, а в Англию, и будут они нас «судить по праву».
Ситуация, обрисованная Нестором в ПВЛ, в современной терминологии может быть определена как кризис элиты: имевшаяся в тот период времени в славянском обществе группа лиц, занимавшая место элиты, этому месту не соответствовала. Она не могла справиться с новыми вызовами, была неспособна выстраивать собственное государство. Отсюда логично возникала потребность в заимствовании элиты и перенесении на славянскую почву некоторых социально-политических моделей, ранее славянству незнакомых. То есть, преодолеть кризис можно было только лишь за счет импорта элиты и, в более широком смысле, импорта государственности; что и было сделано.
Суть идеи Белковского: после того, как неизбежно рухнет РФ, Россия не сможет выстроить самостоятельное национальное государство, способное выжить в современном мире, опираясь лишь на внутренние человеческие ресурсы. Следовательно, нужна «прививка» элиты и новой государственной модели. Причем Станислав Александрович методологически верно указывает на то, что для успеха такой «прививки», как водится, «материал» нужно черпать в наиболее комплиментарном источнике – преимущественно, среди потомков русских эмигрантов.
Сама по себе идея «призвания варягов» на настоящем историческом этапе ни в коей мере не может служить основанием для того, чтобы обвинять высказывающего ее человека в антирусских настроениях (хотя, разумеется, «охранители» кремлевской трупной стабильности сделают именно это). Особенность всякого истинного национализма и патриотизма как раз и состоит в том, чтобы трезво оценивать реалии, в которых пребывает твой народ, и искать пути решения проблемы сообразно действительности, а не собственным идеалистическим мечтам.
С начала 90-х гг. те люди, у которых не только головы не плечах, но и мозги в этих головах имеются, предупреждали: через 15-20 лет Россия исчерпает свой «запас прочности». Рухнет армия, система образования, промышленность, энергетика, перестанут функционировать необходимые для жизни общества инфраструктуры. К сожалению, данный прогноз оказался весьма точным, и наблюдаемый нами экономический кризис, который скоро перейдет в системный коллапс, ознаменовал предсказанное начало конца. Русские патриоты все 90-е гг. криком кричали: через несколько лет будет поздно. Несколько лет прошли, и сейчас, действительно, много чего уже поздно. Мы уже слишком слабы. Стало быть, самым актуальным становится вопрос о поиске некой внешней силы, или даже не силы, а некой точки опоры, посредством которой можно было бы преодолеть нынешнее помойное состояние нашего любезного Отечества.
Проблема такого рода выбора перед русским народом стоит не первый раз. Впервые такая ситуация, во всей полноте, сложилась в XIII столетии: необходимо было решать, какая из внешних сил в тот момент (римокатолический Запад или монголо-татарская Орда) была наименьшим злом для русского народа. Отчасти схожая ситуация возникнет в период Смуты: попытки использовать шведскую помощь в борьбе с поляками, и т.п. В смутное время XX столетия, в период гражданской войны, вожди белого движения также в некоторых случаях пытались искать опору вовне, хотя и делали это недостаточно активно. Русское освободительное движения периода советско-германской войны 1941-45 гг. также было попыткой, используя внешние силы, решать национальные задачи русского народа. (Последний пример, правда, из общего ряда как коммунисты, так и нынешний необольшевистский режим стараются исключать – дескать, это было «предательство» «нашей советской родины»; в свою очередь, о том, как коммунячья шпана вела антивоенную пропаганду в 1914-1917 гг., а потом от имени чужого ей русского народа заключила Брестский мир, все эти ревнители советских достижений предпочитают помалкивать.)
В настоящий момент мы стоим на пороге весьма значимых событий. Более чем достаточно оснований полагать, что в ближайшие 5-6 лет произойдут события, которые для русской нации дадут ответ на гамлетовский вопрос: быть или не быть? И опять, как некогда перед Св. Александром Невским, перед нами встает вопрос: кто может и должен стать нашим объективным союзником? Где искать столь потребный нам дополнительный источник внешней силы?
Идея «призвания на царство» Майкла Кентского означает, что таковой источник находится в Западной Европе и США. Что, на наш взгляд, является не вполне верным. Ибо поиск оного следовало бы начать, прежде всего, в пределах собственного цивилизационного пространства.
Именно в этом смысле для нас крайне важным становится вопрос о том, обладает ли наша нация некой «инаковостью», или же нет – вопрос, от которого г-н Белковский предпочел отделаться фразой о «нашей неизбывной провинциальности» (уж кого Станислав Александрович подразумевал под «нашими», и не знаю…). Ведь если встать на евразийскую точку зрения, то цивилизационный горизонт, на котором нам надо бы искать своих потенциальных союзников и друзей, простирается скорее в Азию, чем куда-либо еще. (Кстати, эта идеология в некоторых своих особо извращенных формах удивительно коррелирует с идеей построения евроатлантической демократии – полагаю, про теорию «вестернизации России через исламизацию» заинтересованные читатели наслышаны.) Если же мы рассматриваем русский народ как европейскую нацию, то таковой горизонт нам следует искать в пределах цивилизаций, наследующих греко-римской средиземноморской ойкумене. Таковых, по классификации Тойнби, две: западная и православная (восточная). Какая из них более подходит нам, очевидно.
Следовательно, та операция, которую мы условно называем «призванием варягов», должна совершаться преимущественно в комплиментарных нам восточноевропейских пределах. Это – то, что касается основных, цивилизационных показателей, которые являются более-менее неизменными на протяжении длительного времени. Но есть еще и некоторые новые, так сказать, конъюнктурные факторы, которые делают поиск условных «варягов» в Восточной Европе наиболее оптимальным вариантом.
Взаимоотношения России с миром западных славян, как известно, никогда не были особенно простыми. Как мне уже доводилось писать, Восточная Европа, в значительной мере, была территорией межцивилизационного пограничья, на которое постоянно претендовали цивилизационные центры силы Запада и Востока. XIX столетие, ставшее временем наибольших успехов России на Балканах, ознаменовалось также началом своеобразного «цивилизационного бегства» некоторых славянских стран на Запад. В свое время это было прекрасно охарактеризовано Ф.М. Достоевским, который также дал блестящий прогноз (если угодно, пророчество) относительно последующего развития отношений русского народа со всем остальным православным славянским миром: «…не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!.. Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же… Может быть, целое столетие, или еще более, они будут безпрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее… Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия – страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации… России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринуться в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества… Но выказав полнейшее безкорыстие, тем самым Россия и победит, и привлечет, наконец, к себе славян…».
Попытки влезть, с мылом и без него, в западноевропейский мир элиты славянских стран стали предпринимать, и в самом деле, сразу же после избавления от турецкого ига. И процесс этот, действительно, продолжался – в разных формах – на протяжении всего XX столетия. Последняя яркая вспышка пришлась на конец 80-х – начало 90-х гг. прошлого века. Тогда Восточная Европа предприняла последнюю по счету попытку, подчас носившую судорожные черты, стать частью западного мира. Во многом, само собой, это было и актом самоотречения. Последним известным отголоском этого западноевропейского политического прилива, появившимся сравнительно недавно, стало открытое письмо 22-х отставных лидеров стран Восточной и Центральной Европы, в котором, в частности, мы читаем: «Если бы не видение и лидерство Вашингтона, вряд ли бы мы сегодня были в НАТО или даже в ЕС… Мы являемся голосами «атлантизма» в НАТО и ЕС…». Ныне это уже не более чем голос «пузырей потонувшего мира». Культурно-политический круг, который, по Достоевскому, суждено было описать освободившимся славянам, завершается их возвращением к собственной славянской судьбе.
В конце 90-х – в 2000-е гг. начался процесс общеславянского отрезвления. Первой страной, прочувствовавшей костоломные объятия западноевропейских братьев, стала Югославия. И хотя прочие славянские страны, в тот период жаждавшие признания своей «западности», относительно спокойно проглотили расправу над сербами, но «евроатлантический» восторг это хотя бы отчасти сбило. С другой стороны, чем дальше шел процесс продвижения на восток НАТО и ЕС, чем сильнее была заманчивая (первоначально) европейская интеграция, тем яснее становилось: славянские страны, в целом, не воспринимаются евроатлантическим миром в качестве полноценных его членов. Славяне здесь – это все-таки второй сорт.
С другой стороны, благодаря усилиям США, ФРГ и некоторых иных-прочих интересных сил, на Балканах сформировался пояс исламских государств. Что, в свою очередь, означает, что результаты русско-турецкой войны 1877-78 гг. на Балканах во многом аннулированы: мусульмане вернули значительную часть своих прежних владений, а Сараево гордо несет знамя «второго Тегерана». И даже у неправославных славянских народов – например, у тех же хорватов – возникает довольно-таки существенная печаль от того, что по итогам побед над «геноцидными сербами» у них под боком образовались несколько мощных исламских очагов, в перспективе вполне пригодных для организации какого-нибудь эмирата или даже халифата. Тактично отодвигаемые в ЕС на задний план, подпираемые в подбрюшье мусульманскими государствами Балкан (территория которых в обозримой перспективе может еще увеличиться), славянские страны, однако же, не испытывают уже былого страха перед колоссальной российской мощью. По причине, понятно, ее отсутствия. В сочетании с вышеописанными реалиями, в условиях некоторого охлаждения славянства к Западу, ослабление России может способствовать делу общеславянской консолидации. Русских сегодня бояться нет оснований. Бояться исламского мира, давящего с юга, и участи вечных чистильщиков унитазов в ЕС – основания есть.
На этой почве панславистские взгляды, хотя и в новых и умеренных формах, снова приобретают политическую актуальность. Идея формирования некого Славянского Содружества наций в настоящее время является гораздо более продуктивной, чем может показаться со стороны. (В сущности, однажды подобная идея уже была озвучена на самом высоком уровне – когда Слободан Милошевич заявил о готовности Югославии присоединиться к союзу России и Белоруссии.) Разумеется, речь не идет о создании конфедеративного государства, или даже структуры, аналогичной нынешнему Евросоюзу; в нынешнее время это было бы лишь излишним повторением чужих шаблонов – особенно излишним на начальном этапе. Гораздо важнее для России и западных славян будут некоторые объективные факторы, которые скрепят это Содружество крепче любых формальных актов. Огромная территориальная и ресурсная база, которой обладает Россия, сможет быть удержана лишь благодаря внешней помощи. И Восточная Европа эту помощь вполне может дать. С другой стороны, западные славяне получают доступ к таким мощнейшим ресурсным источникам, что это вполне может позволить им разговаривать с Западной Европой и США уже на равных. (О чем эти западные славяне мечтают столетие за столетием…) В перспективе, учитывая размывание исторических западноевропейских наций расово-чуждыми мигрантами, это означает перемещение политического «центра тяжести» из Западной Европы на восток, в гипотетическое Славянское содружество.
В этой ситуации, идея возрождения русского национального государства, которое в конечном итоге должно быть увенчано национальной монархией, должна сопрягаться с идеей общеславянского единения. Потому поиск, к тому же явно слишком рано начавшийся, претендентов на русский трон в Виндзорском королевском доме, неоправдан. В православно-монархических кругах давно известно предание (точнее, пророчество, хотя, быть может, и апокрифическое), что будущий русский царь будет принадлежать к дому Романовых по материнской линии. Разумеется, обязанность призвать царя на русский престол может принадлежать исключительно Земскому Собору. Но, если говорить о гипотетических кандидатах, то позволю себе отметить, что представители некоторых монарших домов Восточной Европы – например, сербские Карагеоргиевичи – являются (и как раз-таки по женской линии) потомкам, в том числе, и русских императоров. Нужно также учитывать (исходя из вышеуказанного сопряжения русской национальной идеи с идеей славянской консолидации), что будущему русскому царю предстоит объединять не только русский народ – он, несомненно, должен будет также выполнять роль символа славянского единства. В настоящее время Британский королевский дом является символом единения англо-саксонского мира (ведь королева Елизавета официально царствует не только на Британских островах, но и в Австралии, и в Канаде, и в Новой Зеландии) и всех стран Британского Содружества. Объективно во многом схожей, при построении Славянского Содружества, будет и роль русских царей. Впрочем, повторюсь еще раз – поднимать вопрос о конкретных претендентах на императорскую корону более чем преждевременно.
Рассмотрения вопроса о Реставрации Русского Самодержавия и «славянских варягах», неизбежно выводит на целый ряд вопросов из «жизни после РФ»: 1) о так называемом «конституционном правлении»; 2) об основных экономических принципах будущей государственности; 3) об империи и самоуправлении, и мн. др. Но эти темы уже выползают за рамки настоящей статьи…
Димитрий Саввин
Мнение автора не совпадает с мнением редакции