 |
 |
|
|
Недавно все мы стали свидетелями весьма примечательной и местами истерической кампании, направленной против Свято-Боголюбского монастыря и, главным образом, против духовника этой обители, архимандрита Петра (Кучера). Судя по всему, искусственно созданный и раздутый скандал выдохся. Однако тема так называемого «сектантства в Церкви», которую на все лады крутили и обсасывали самые разные участники упомянутой медийной истерики, становится все более актуальной. Действительно, сейчас уже есть все основания говорить о том, что мы имеем дело с рядом тревожных и весьма масштабных явлений в среде прихожан РПЦ МП, которые так или иначе воздействуют на весь российский социум. Однако, приступая к краткому описанию феномена сектантства внутри Московской Патриархии, я хотел бы сразу оговориться: данная статья не является богословским текстом, и лишь претендует быть весьма лаконичным социально-политическим анализом.
Сектантство, во всех своих видах – от сравнительно безобидного до тоталитарного – по определению является формой социальной организации людей. Из этого неизбежен вывод: всякая секта может успешно развиваться лишь в той среде, в которой она, используя те или иные мотивы (чаще всего, религиозный мотив), может обнаружить сравнительно большое число людей, ищущих какую-то форму социальной организации. Как правило, такая питательная среда является следствием кризисов и общественных потрясений. Именно по этой причине разного рода секты наиболее успешно развиваются на каком-то историческом «разломе». В России это была эпоха крушения коммунистической тирании, когда люди искали новые ценностные системы и формы социальной деятельности. В США целый ряд тоталитарных сект добился исключительного успеха в 60-70-е гг. – времена битников и хиппи, «борьбы за гражданские права» и т.п.
Рассматривая Церковь как устойчивую социальную структуру, имеющую ясно выраженное вероучение, мы необходимо должны признать: почва для развития сектантства зарождается тогда, когда два вышепоименованных свойства Церкви (четкая, живая социальная структура и вероучение) начинают размываться. Потянув за эту ниточку, мы очень быстро прейдем в один очень интересный год – в 1927-й.
Cергианство как метод десоциализации
Год это, по терминологии Веллера, был специальный, особый такой год; и для Русской Церкви он значил и значит, пожалуй, гораздо более, чем 1937-й. Именно в 1927 г. Митрополит Сергий (Страгородский) подписал документ, получивший впоследствии название «Декларации Митрополита Сергия». Суть данного заявления сводилась к тому, что «всякая власть – от Бога», а установлению «правильных отношений» с советским правительством мешало исключительно непонимание православными «серьезности» таких вещей, как октябрьский переворот и т.п. Наконец, не могла не шокировать православных русских людей такая мысль: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». Поскольку одной из основных своих задач коммунистический режим считал искоренение религии, тема «общих радостей» приобретала богохульно-кощунственное звучание. Публикация «Декларации…» ознаменовала собой наступление нового этапа – этапа полной покорности руководства Московской Патриархии (МП) большевистской власти. Именно по этой причине (а вовсе не из-за гражданской войны, как трындели в 2007 г. деятели вроде Путина) прервала молитвенно-евхаристическое общение с МП Русская Зарубежная Церковь. Вскоре в самой России началось движение иосифлян – сторонников митрополита Иосифа (Петровых), главного оппонента Митрополита Сергия (последователей которого противники «Декларации…» стали именовать сергианами, по аналогии с ранее бывшими названиями еретиков). В сущности, в 1927 г. Митрополит Сергий капитулировал перед режимом. И режим начал активно перерабатывать подконтрольную ему церковную юрисдикцию (МП) в то, во что он хотел.
Понимая, что справиться с религией, а тем более с православием, одним «кавалерийским наскоком» не получилось, власти принимают меры к тому, чтобы превратить Церковь в некое культурно-историческое гетто. Вместо прямого подавления было решено православную часть населения абсорбировать в пределах советского социума. Для этого уже был принят ряд законов, официально подвергавших дискриминации православных христиан. Духовенство попадало в категорию так называемых «лишенцев» (лишенных ряда гражданских прав), политические институты контролировались по определению безбожной компартией, а всякая социальная работа, включая сбор средств в благотворительных целях, религиозным объединениям была запрещена. Однако все это были меры административно-репрессивного характера, которые не могли лишить религиозных людей стремления к социальной самоорганизации, особенно когда в этом их стимулировала церковная иерархия. В условиях прямых гонений на Церковь это означало создание мощного православного подполья. (Которое, кстати, к 1927 г. уже и существовало, и было весьма разветвленным – но данная тема уже выходит за рамки настоящей статьи).
Религиозное подполье – это головная боль любого тоталитарного режима. Оно является самым живучим и обладает мощнейшим социально-политическим и экономическим потенциалом. Показательно, что в современной Северной Корее, воплотившей практически все идеи из «1984» Оруэлла (впрочем, кое-какие славные особенности жизни в Северной Корее опередили и оруэлловское творчество) единственное подполье, которое существует реально – это христианское подполье. И для того, чтобы исключить социально-политическую самоорганизацию верующих людей, большевикам нужна была программа своего рода десоциализации, осуществляемая, в данном случае, иерархией Православной Церкви (МП). Принятие сергианской идеологии «непротивления государству» в социально-политическом отношении означало именно это.
Для православного христианина совершенно естественно то, что всякую свою деятельность, в том числе и политическую, и общественную, он выстраивает в соответствии с ценностями своей веры. Как и в любой другой сфере жизни, в социально-политическом отношении религиозный мотив для него является основным. Поэтому необходимо было создать такую официальную церковную доктрину, которая бы в качестве одного из основных условий соответствия религиозному идеалу сделала бы десоциализацию. Сергианское руководство МП провозгласило полную лояльность и сотрудничество с режимом, отказавшись от предъявления ему каких-либо претензий, и даже от высказывания своих пожеланий. Деятельность Церкви ограничивалась советскими законами лишь «культом», то есть собственно богослужением. Никакой самостоятельной образовательной, благотворительной, культурно-просветительской деятельностью православные христиане заниматься не имели права, и отныне такая социальная пассивность получила официальное одобрение церковной иерархии. Православным русским людям внушалось, что политика – это «неправославное дело», что общественная работа не может быть связана с Церковью, и вообще лучше от всего этого держаться подальше. В пастве РПЦ МП сознательно воспитывалась социальная пассивность: люди должны были выполнять свои обязанности перед государством (платить налоги, служить в армии, и т.д. и т.п.), а вот права существенно обрезались (никаких православных школ, движений и политических партий). Признав такое положение вещей нормальным, и благословив оное, руководство МП возвело социально-политическую пассивность своих чад в степень религиозного долга. В этом смысле, сергианство (доктрина Митрополита Сергия (Страгородского), реализуемая на практике), должно оцениваться как в высшей степени эффективный метод десоциализации православного населения России.
Сергианская пропаганда «непротивления государству», приучавшая воспринимать все, что делал Кремль (вплоть до самых последних мерзостей), как волю Божию, привела к атрофии у огромного числа православных христиан в России всякого вкуса к политике и активной общественной деятельности. «Макиавелли не подгадил» (И.Л. Солоневич); результаты сергианской десоциализации стали очевидны всем в 1991 г.
В начале 90-х многие люди связывали надежды на возрождение национальной русской государственности с Русской Православной Церковью. Что было и естественно: в условиях крушения коммунизма и потери ценностных ориентиров, православие объективно привлекало внимание множества людей. Создание влиятельной консервативной, правой партии, позиционирующей себе в качестве православной, в случае одобрения такого проекта со стороны РПЦ МП, было делом вполне реальным. Исторические примеры имелись. Так, после войны в ФРГ наиболее влиятельной силой становится партия, провозгласившая свою приверженность традиционным христианским ценностям (Христианский Демократический Союз, ХДС). Это было естественно, ибо никакого другого, приемлемого для большинства немцев, политического идеала тогда выдвинуть было невозможно. Ситуация в России в начале 90-х гг. была во многом аналогичной. И если бы в тот период времени появилась какая-нибудь Православная Народная Партия, она смогла бы сплотить под своими знаменами многих людей и стать центром национально ориентированной оппозиции. Шансы разного рода цековских питомцев, временно прикинувшихся демократами, в этой ситуации существенно снизились бы. Но эта политическая альтернатива была блокирована самой Московской Патриархией – связи с режимом и сергианская закалка сделали свое дело.
Отказавшись давать официальную оценку (высказывания отдельных священнослужителей не в счет) государственной политике, МП табуировала для православных дискуссию по самым важнейшим вопросам и активную деятельность в целом ряде важнейших сфер общественной жизни. В качестве контраргумента готово дежурное утверждение: мол, мы только политики не касаемся, а всего остального касаемся очень даже. Однако какой бы общественной проблемой ни начинали заниматься социально активные православные люди, они неминуемо упираются в сергианскую идею непротивления государству. Борьба с абортами? А кто их узаконил? Кто финансирует абортарии? Злые дяди и тети, которых в РФ прислали из США? А кто их в РФ пустил? Распространение порнографии? А кто провалил направленный против этого законопроект? Уж не сам ли «православный президент» Владимир Путин? И т.д. и т.п. Тут-то всякая активность и гасится. Именно по этой причине никаких мощных православных организаций, которые занимались бы даже и неполитическими делами, в России не было создано.
Другой контраргумент: православным не запрещается политическая деятельность, просто «Церковь вне политики». Но проблема в том и заключается, что православный христианин, который пытается действовать в политической сфере, должен свою веру, по логике МП, оставить дома на полке, а партийной или иной работой заниматься как «просто гражданин». Что для действительно верующего человека, желающего привнести православные идеалы в политику, в принципе недопустимо. В итоге и получается эффект десоциализации паствы МП.
Круг замыкается. Как и в самые темные советские годы, Московская Патриархия продолжает прививать социально-политическую пассивность своей пастве.
В этой ситуации логичным было бы такое развитие событий, когда все интересы прихожан РПЦ МП обратились бы «вовнутрь», то есть сама Церковь должна была бы стать пространством социальной реализации ее чад. Подобное развитие событий могло бы вселить некую надежду: такая структура (строго говоря, на языке социологии, сектантская), развившись и окрепнув, рано или поздно перенаправила бы свою энергию во внешний социум, став мощной общественно-политической силой. Однако и этот вариант, увы, был заблокирован.
К сожалению, Московская Патриархия в 90-е гг., в период относительной свободы, не предприняла сколько-нибудь значимых усилий для развития собственной инфраструктуры и социальной сети. Приходские общины, за редким исключением, существуют лишь на бумаге. Все институты соборного управления атрофированы. Социальная жизнь внутри Московской Патриархии не только не является динамичной, она вообще еле теплится; общинной жизни, бывшей основой социальной структуры исторической Православной Церкви, вообще почти нигде нет. Историко-культурное гетто – очень нерадостное место. Но у паствы МП нет в наше время и этого.
Наконец, последний существенный вопрос, о котором нужно сказать – это явное нежелание Московской Патриархии обсуждать, хотя бы на Архиерейских Соборах, различные актуальные богословские вопросы, которых за последние сто, а то и более, лет, накопилось немало. Если Зарубежная Церковь и истинно-православные юрисдикции регулярно принимают вероучительные постановления, определяющие их религиозную идентичность, то в МП этого практически нет. А когда нет ясного и общеобязательного богословия, каждый его начинает сочинять себе самостоятельно…
В общем, создана идеальная среда для развития различных сектантских течений.
Cекты, пришедшие «слева»
А.Л. Дворкин в своем учебнике по сектоведению дает следующее определение: «секта – это закрытая религиозная группа, противопоставляющая себя основной культурообразующей религиозной общине (или общинам) страны или региона». На мой взгляд, такая расшифровка понятия «секта» является верной, но в одном весьма важном пункте слишком расплывчатой. Закрытость тех или иных религиозных групп в ряде случаев бывает вынужденной. Так было со многими группами истинно-православных христиан (ИПХ) в советский период, так же обстояли дела с христианскими общинами Римской Империи в период гонений (I-III вв. по Р.Х.). Ни первые, ни тем более вторые не могут быть причислены к сектам. Поэтому здесь уместно внести уточнение: секта должна быть не просто закрытой религиозной группой. Ее закрытость является самоизоляцией, более или менее полной, обусловленной ее идеологией (идеологией конфронтации), а не объективными внешними обстоятельствами.
Сектантские группы левого толка в РПЦ МП появились явно раньше, чем сектантские сообщества условного правого направления. Идейные источники их были следующими:
1) Обновленческое наследие. О том, как это самое наследие передавалось, вполне определенно говорит один из самых знаменитых и влиятельных левых сектантов - Глеб Якунин: «Сам я был в некотором роде обновленческим родственником - моя тетушка была замужем за Анатолием Красновым-Левитиным, я в значительной степени был под его влиянием. И отец Александр Мень с ним дружил. Левитин был необыкновенно талантливый человек, он мне очень многое дал, когда рассказывал о своем кумире митрополите Введенском».
2) Модернистские и экуменические веяния 60-70-х гг. прошлого столетия. Именно в этот период, к величайшему удивлению и неудовольствию коммунистических властей, значительная часть советской интеллигенции (не так называемые «бывшие» и их потомки – эти люди всегда были достаточно религиозны, а именно советская интеллигенция) начинает обращаться к Церкви. Кое-кто из представителей интеллигенции (в том числе интеллигентов, так сказать, этнических) принимает священный сан. Другие обретают веру. Эти люди ищут активной церковной жизни (что противоречит сергианской позиции десоциализации). И одновременно с этим их мировоззрение является очень эклектичным. В тот период времени не то, что труды Святых Отцов почитать, – Библию купить было огромной проблемой. Духовно-богословская безграмотность наслаивалась на различные интеллигентские мировоззренческие установки: скептическое отношение к чудесам и вообще традиционному осознанию церковной мистики (что не исключало, впрочем, формирование нового типа мистицизма); либеральные оценки русской истории; идеалы «равенства и братства», выливавшиеся в идеи экуменизма.
Вокруг активных священнослужителей-интеллигентов начинают образовываться группы почитателей. Непременным элементом идеологии таких групп становится почитание и личная преданность своему батюшке (в сектоведении это называется гуруизм). Сами себя эти группы осознавали как некие элитарные сообщества, существующие отдельно от основной массы церковного народа. Самая же Московская Патриархия рассматривалась ими как темная, исполненная средневековыми пережитками и суевериями «церковь бабушек», которую окучивают безнравственные кагэбэшные агенты. Таким образом, мы видим классическую закрытую, самоизолировавшуюся религиозную группу, противопоставляющую себя МП (хотя и находящуюся формально в ее составе) и объединенную вокруг какого-нибудь интеллигентского гуру.
Весьма неплохое описание таких сектантских групп дала в своих открытых письмах священнику Александру Борисову Нина Павлова: «Вспоминаю картинку – летний день, конец службы. И где-то ближе к концу начинается движение народов – хлопают дверцы такси, и из машин и автобусов выпархивают джинсовые мальчики и девочки, впрочем, крепко перешагнувшие за тридцать. У Вашей кельи при храме уже очередь… Ехали ради Саши – негласного «старца» московской интеллигенции…».
Сектантские, а тем более тоталитарные системы похожи друг на друга. Интересно, что у многих людей, прошедших через секты, сектантская система вызывает ассоциации с комсомолом и КПСС: «…мы, презирая «коммуняк» и разных там красно-коричневых, не подозревали, что разница лежит лишь на внешнем плане… Например, комсомольцы, зачитав доклад тов. Коммунякина, спрашивали: «Товарищи, кто хочет выступить?» Мы же, зачитав Евангелие, говорили: «Братья, кто хочет высказаться?».
После 1991 г. судьбы различных сектантских группировок левого толка, вызревших в пределах МП, сложилась по-разному. Так, Глеб Якунин пошел на полный разрыв, был извергнут из сана и анафематствован. Анафему эту он не признал, став организатором ультралиберальной секты «Апостольская Православная Церковь» (АПЦ). Однако многие воспитанники левых сект МП не покинули ее пределы и, более того, активизировались в последнее время, возлагая надежды на Патриарха Кирилла (Гундяева), имеющего устойчивую репутацию либерала и экумениста. Избрание на патриаршество Кирилла (Гундяева) воодушевило неообновленческий лагерь. И сейчас активно структурируется новая секта внутри МП, несущая в себе многие элементы левых сект предшествующих периодов.
В этой связи нельзя не упомянуть о феномене «элитарного» филокатолического сектантства, также левого спектра, которое, по мнению ряда православных авторов, существует в МП. Однако, хотя косвенных свидетельств, подтверждающих существование неких элитарных сект в среде руководства МП, накоплено уже много, мы до сих пор не располагаем документальными материалами, которые бы могли однозначно подтвердить это.
В среде РПЦ МП (а также и в РПЦЗ) распространено мнение, что в свое время митрополитом Никодимом (Ротовым, + 1978 г.) тайно было принято римокатоличество, а он сам даже получил сан кардинала. В свою очередь, в среде молодого духовенства, которое он активно продвигал на епископские кафедры, он сформировал тайную экуменическую секту, стремящуюся со временем объединить РПЦ МП с Ватиканом. Существует также устойчивая легенда о том, что данная секта носит оккультно-эзотерический характер, хотя данная точка зрения представляется небессомнительной. Протоиерей Лев Лебедев, служивший в РПЦ МП, а потом ушедший в РПЦЗ, пишет об этом так: «Вспомнилось мне и то, как бывший Курский архиепископ Хризостом в личной беседе со мной в 1975 году, многозначительно подняв палец, сказал очень внушительно: «Отец Лев, спасение только в Римско-Католической Церкви!»… вскоре один священник, бывший некогда близким к Хризостому, прямо сказал, что тот — «тайный католик». А Хризостом тоже был келейником митрополита Никодима и всегда называл его своим «учителем». Вспомнилось мне, как архиепископ Смоленский Кирилл (в прошлом тоже келейник Никодима (нынешний Патриарх Кирилл – Д.С.) убеждал меня в том, что между Православной и Католической Церквями нет, в сущности, никакой разницы, как в том же пытались меня убеждать и иные священнослужители, близкие, так или иначе, к Митрополиту Никодиму. Стало ясно, что в епископате и духовенстве Московской Патриархии действует активная и сплоченная группа тайных католиков. Народные слухи оказались точными».
Еще раз повторюсь: точных данных о существовании такой филокатолической секты пока что не получено. Но, во всяком случае, предмет интереса сохраняется…
Димитрий Саввин
Продолжение следует