В правящей элите современной России нарастает негромкая, но вполне отчетливая паника, обусловленная отсутствием внятного, внутренне непротиворечивого ответа на вопрос «Что же будет с властью в РФ и с этой элитой после марта-мая 2008 года?».

С одной стороны, элита рассматривает весну 2008 года как рубеж, линию окончания эпохи. До наступления конца эпохи необходимо «обналичить» собственность и власть как таковую (здесь представляется уместным использование термина «властесобственность»), а также обеспечить все условия для легализации результатов обналичивания за пределами России (преимущественно, в Северной Америке и Западной Европе). Россия остается в прошлом – в качестве некоего фактора жизни, но уже не источника постоянных зависимостей.

С другой стороны, правящий слой более или менее отчетливо понимает, что вопрос о следующей власти в России не может быть полностью проигнорирован. Для уходящей элиты весьма важно, чтобы следующая российская власть была идеологически преемственной по отношению к нынешней власти либо же достаточно слабой, чтобы не предъявлять жизненно важных претензий к нынешним правителям России, формальным и неформальным

При этом сегодняшний правящий слой, как ИНС и предсказывал в Меморандуме «Обналичивание власти» (декабрь 2005 года), не в состоянии выдвинуть единого кандидата на позицию преемника Владимира Путина, поскольку внутренние противоречия в этом слое существенно сильнее и важнее, чем объективно существующие общие цели и зависимости. Правящая элита России окончательно обнаружила себя как совокупность стратегических противников, которых иногда связывают некие тактические задачи и которые не способны к полноценному эффективному партнерству за пределами таких задач. Ни классовым самосознанием, ни чувством общей ответственности эта элита не обладает, что обусловлено ее генезисом и никак не может быть изменено / отменено.

Примечание. Говоря об элите, мы в данном случае исходим из классического десизионного определения: Элита – совокупность людей, принимающих важнейшие решения в данном социуме.

Ни один из существующих кандидатов в преемники не является консенсуным для элит и не выглядит достаточно дееспособным, чтобы удержать страну от потрясений. (В особенности это относится к «полуофициальным» квазипреемникам Дмитрию Медведеву и Сергею Иванову). Таким образом, смена власти в конце 2007 – начале 2008 неизбежно воспринимается правящим слоем как катастрофа, что и порождает панику, причем пока не столько на сознательном, сколько на подсознательном уровне.

Необходимо отметить, что задача некатастрофического воспроизводства верховной власти не решается ни на уровне политических технологий (PR-проект «Преемник»), ни на уровне технологий административных («продление полномочий»). И то, и другое будет означать делегитимацию института президентства. Учитывая, что этот институт является системообразующим для российского государства и фактически единственным сохранившим относительное доверие граждан, его «выведение из строя» будет означать паралич государственности как таковой.

Главной темой российской политики и экспертизы на ближайшую перспективу является поиск возможностей предотвращения подобного паралича. Если угодно – поиск сценариев морально-политического спасения института президентства в России, который является ядром политической системы. Базовая позиция ИНС по этому вопросу была неоднократно изложена – в частности, в ходе представления и обсуждения конституционного проекта ИНС (2005 год). Мы убеждены, что бескризисное воспроизводство верховной власти может быть обеспечено только на пути полноценного учредительного процесса, предполагающего принятие новой Конституции РФ (фундаментальную конституционную реформу). Поскольку сама причина того, что окончание президентского цикла ставит под удар всю политическую и даже социально-экономическую систему, заключена не в личности действующего президента, а в структуре российской политической системы и незавершенности базовой конструкции государства, по состоянию на сегодняшний день именуемого «Российская Федерация».

Ныне в России сложились некоторые фундаментальные противоречия, которые делают практически невозможным транзит власти в рамках инерционного сценария (в частности, проекта «Преемник»):

· противоречие между стремлением узкой групп лиц – представителей правящего слоя сконцентрировать в своих руках максимально полный контроль над российской политикой / экономикой и ярко выраженным нежеланием этой же группы лиц принимать на себя ответственность за положение в стране, особенно – в среднесрочной и долгосрочной перспективе;

· противоречие между нежеланием указанной группы лиц делиться с кем бы то ни было властью и ярко выраженным желанием этой же группы лиц «выйти из игры», полностью сняв с себя ответственность за Россию и долговременные последствия сегодняшней политики, в 2007-2008 годах («уйти нельзя остаться»)

· противоречие между стремлением к фактическому построению «азиатской» (при всей условности этого определения) политической системы и нарочитым стремлением представителей правящего слоя к легитимации самих себя в евроатлантическом мире (это противоречие и порождает концептуальные поиски в области т. наз. «суверенной демократии»)

· противоречие между объективной необходимостью передать власть другой, новой элите и сознательно поддерживаемым сегодняшним правящим слоем параличом механизма воспроизводства элит

· Противоречие между логикой легализации представителей российской правящей элиты на Западе и логикой обострения аппаратно-клановых войн, увеличивающих риски взаимной дискредитации и, в целом, снижающих предсказуемость «транзитного» процесса.

· Противоречие между мифом «стабильности» - определяющим для проекта «Преемник» - и очевидным нарастанием клановой и общественно-политической борьбы по мере его реализации.

· Противоречие между личной популярностью «уходящего» президента и непопулярностью сложившейся вокруг него «остающейся» бюрократической машины.

Ни одно их этих противоречий не может быть разрешено в рамках существующей политической системы, вне учредительного процесса (формирования новой государственности, перехода от концепции «транзитного государства» к доктрине «государства-цивилизации», прекращения «постсоветского» формата существования нашей страны).

С этой точки зрения, инициативы изменения действующей Конституции, последняя из которых прозвучала со стороны лидера «Справедливой России» Сергея Миронова, вполне естественны как путь предотвращения кризиса. Но они не могут затрагивать лишь пресловутую 81 статью. Увеличение сроков президентских полномочий имеет смысл лишь в том случае, если мы признаем, что президент в России - не глава исполнительной власти, а носитель собственно президентской, по сути, верховной власти. И соответственно, обеспечим четкую демаркацию власти президентской и власти исполнительной (или, иначе, разделение власти и управления).

В своем полноценном и последовательном виде идея конституционной реформы предполагает сочетание сильной президентской власти с институтом парламентского правительства на федеральном и региональном уровнях.

1. Трансформации псевдопрезидентских республик: постсоветский опыт.

Так называемый «кризис транзита» (ситуация, при которой смена власти превращается в заранее объявленный кризис) едва ли можно считать уникальным свойством сегодняшней российской политической системы. Скорее, речь идет о типологической особенности всех постсоветских псевдопрезидентских республик («президентскими республиками» в принятом значении этого термина они не являются). Проблема «транзита власти» является источником вынужденной динамики и трансформации для «персоналистских» политических систем. И нет сомнений, что важное преимущество в развитии приобретет та из них, что подойдет к проблеме собственной трансформации наиболее осознанно и системно.

В 1990-е годы президентская модель ельцинской России, окончательно сформировавшаяся в 1993 г, была фактически усвоена многими соседями по СНГ. Эта модель лишь внешне копировала французскую президентско-премьерскую систему, согласно которой фигура главы государства не совпадала с фигурой главы правительства. В постсоветской модели премьер де-факто назначается президентом единолично и неподотчетен парламенту. Больше того, в отличие от стран с классическими президентско-премьерскими системами (например, Франции / Финляндии), президент имеет право отправлять в отставку не только главу кабинета, но и отдельных министров, причем даже в том случае, если само правительство пользуется доверием парламента. Фактически аналогичная система установилась в Казахстане в 1995 г. и Белоруссии в 1994 г. Россия в данном случае транслировала свой политический опыт в соседние страны.

Очевидные ограничения этой модели были связаны прежде всего с нерешенностью проблемы политического транзита. На данный момент Россия зависла в политической неопределенности, будучи уже не способна указать своим собратьям по СНГ оптимальный путь решения этой проблемы. Проблемы, которая является «ахиллесовой пятой» фактически всех персоналистских президентских режимов, при которых свободная смена одного руководителя другим на посту главы государства составляет огромный политический риск для всех сегментов элиты, включая номенклатуру и крупный бизнес (олигархический капитал).

При этом нельзя сказать, что двигавшиеся самостоятельно в сторону ужесточения президентского режима республики СНГ сами нашли какой-то приемлемый выход из этой ситуации. Введшая «пожизненное президентство» Туркмения, теперь, после кончины С. Ниязова, несомненно, столкнется с серьезными политическими вызовами. Проблема с транзитом в Белоруссии и Казахстане, главы которых получили право избираться на третий срок, была не столько разрешена, сколько отодвинута в неопределенное будущее. Причем по мере движения в это будущее нервное напряжение элиты будет усиливаться, что явно не скажется положительно на развитии обеих республик (примером чему уже служит сегодняшняя Россия).

В Казахстане, судя по всему, эту опасность вполне осознают. Не случайно президент республики Нурсултан Назарбаев в феврале текущего года предложил провести конституционную реформу, логика которой вполне укладывается в концепцию разделения власти и управления, предложенную Институтом национальной стратегии. Реформа имеет целью постепенное расширение полномочий парламента, сначала по контролю над правительством, а затем и по его формированию, при сохранении приоритета президентской власти. В случае, если эти инициативы будут реализованы, они заметно снизят риски транзитного кризиса. И не только за счет построения более сбалансированной системы власти, но и за счет приобретения казахстанской элитой опыта ответственной ротации исполнительной власти еще при действующем президенте. Однако на данный момент о перспективах конституционной реформы в Казахстане и, тем более, о ее влиянии на пути политического транзита, судить пока рано.

В целом, на основе постсоветского опыта, можно выделить два возможных варианта решения проблемы политического транзита. Первый из них фактически опробован Азербайджаном, а также многими другими авторитарными государствами, в частности, Сирией и Северной Кореей. К этой же модели в настоящее время явно тяготеет и Египет. Речь идет о создании своего рода президентской монархии, когда действующий президент «завещает» свои полномочия своему прямому наследнику. Формальные выборы просто скрывают и камуфлируют факт прямой передачи власти. Такого рода модель династического президентства может быть востребована тем же Казахстаном. Однако в таких республиках, как Россия и Белоруссия, «кланово-семейственные» отношения не могут служить убедительным основанием авторитарной власти. Семейственный патримониализм арабско-среднеазиатского толка здесь мыслим лишь в качестве кратковременной и неэффективной меры.

Существует и альтернативный вариант выхода из тупика транзита. Его предложила Украина, осуществившая в момент политического кризиса 2004 года конституционную реформу, согласно которой парламент приобрёл право на формирование кабинета министров. Кстати, именно этой реформой удалось отчасти снизить остроту противостояния, поскольку в ходе ее проведения стало ясным, что борьба за власть между различными сторонами не равняется так называемой «игре с нулевой суммой», то есть что проигравшая сторона не теряет полностью ресурс своего влияния на власть. Какие бы трудности ни возникали по мере реализации этой реформы, следует признать, что для украинской политики подобная мера себя оправдала. За счет парламентского компромисса страна отступила от пропасти гражданского противостояния и территориального раскола, перед которой она вплотную находилась в течение последних месяцев президентства Л. Кучмы (в ходе предвыборной кампании 2004 г.). Теперь региональные и клановые противоречия обрели свою естественную политическую форму, что делает возможным электоральную игру в рамках единой политической системы. Не случайно, украинская конституционная модель стала в какой-то мере программным требованием киргизской оппозиции: без сомнения, и другие оппозиционные силы в республиках СНГ будут обращаться к украинскому опыту, требуя аналогичной политической трансформации от своих правителей.

Было бы неверно проецировать украинскую модель на Россию, не оговорив ее существенных ограничений. Они связаны с тем, что можно назвать «проблемой расколотой демократии». То есть, говоря точнее – проблемой недостаточной эффективности конкурентных демократических процедур в ситуации цивилизационно расколотого общества. Цивилизационное самоопределение есть долгосрочное и, по своей логике, неотменяемое самоопределение. Соответственно, конфликт по поводу цивилизационного самоопределения не относится к тому типу конфликтов, которые могут эффективно модерироваться партийно-политической конкуренцией, что особенно очевидно в тех случаях, когда речь идет об одномоментном выборе. Не случайно, например, ведущийся на Украине спор о вступлении республики в НАТО (а также в меньшей степени — в структуры ЕС) подрывает обеспеченное конституционной реформой политическое согласие, а культурно-психологический раскол «запада» и «востока» придает украинской демократии хронически кризисный характер.

Важно понять, что именно цивилизационный раскол страны, а вовсе не парламентско-президентская конституционная модель как таковая есть источник политического кризиса на Украине.

В отличие от сегодняшней Украины, современная Россия является монолитной в цивилизационном отношении страной, самостоятельной самоценной цивилизацией. Но проблема оформления своей цивилизационной идентичности стоит для нас весьма остро. Не решив ее одномоментно и окончательно, невозможно создать дееспособную политическую систему. В нашем случае, такое одномоментное решение должно заключаться в акте принятия новой Конституции, прямо оформляющей концепцию России как государства-цивилизации.

С проблемой цивилизационного самоопределения тесно связана другая проблема новой конституционной модели: каковы роль и миссия президента в ее рамках? Возможно, украинской политической системе удастся дать убедительный ответ на этот вопрос. Для нашей же страны этот ответ, в общих чертах, уже ясен. Президент в России – это облеченный верховной властью некоронованный монарх, представляющий единство нации, гарантирующий ее суверенитет, выступающий высшим арбитром для участников политической системы. Для того, чтобы исполнять эту высокую (и отнюдь не декоративную) роль, президент не должен отвечать за оперативное управление экономикой, за выбор и реализацию того или иного социально-экономического курса. За все то, что является предметом парламентской борьбы и правительственной политики.

Иначе говоря, России требуется выработать надежный политический механизм, соединяющий твердую президентскую власть, способную гарантировать суверенитет и осуществлять политический арбитраж, и конкурентную ротацию политических команд, способную снизить ставки в борьбе за власть и, соответственно, унять страхи населения и панику элит в преддверии очередных судьбоносных выборов.

Спор по поводу преимуществ и недостатков президентского и парламентского режимов был весьма активным в политологической среде в начале 1990-х. Начало этой дискуссии положила в 1990 г. статья известного американского политического исследователя Хуана Линца «Опасности президенциализма». Линц утверждал, что президентская система оправдала себя лишь в одном исключительном случае — случае Соединенных Штатов Америки. Во всех иных странах эта система приводила либо к откровенно недемократическим режимам, либо провоцировала возмущение полностью отстраненной от дел оппозиции и тем самым разрушала политическую стабильность. По мнению американского ученого, политическая система, при которой на выборах «победитель получает все» и не имеет никаких причин учитывать мнение оппозиции, несет в себе угрозу для равновесия сил в обществе. Оппоненты Линца указывали на противоположные примеры, в частности, на печальные последствия внедрения Вестминстерской парламентской системы в африканских странах, бывших колониях Великобритании. В какой-то мере справедливыми были и опасения Линца перед распространением президенциализма в латиноамериканских странах и оговорки его оппонентов, прежде всего Дональда Горовица, полагавших, что в ряде случаев парламентская система оказывается еще менее работоспособной.

Постсоветский опыт, как мы видим, в целом работает на подтверждение тезисов Линца. Политическая система, выстроенная в России в ельцинские годы, либо ведет к откровенно патримониальному режиму, при котором носитель власти (своего рода «хозяин страны») оказывается полностью избавлен даже от символической ответственности перед населением, либо оказывается буквально парализована в ожидании окончания конституционного срока президентских полномочий. Особенно в тех случаях, когда действующий глава государства одновременно боится и нарушить Конституцию, и уходить от власти, разрешив свободную конкуренцию политических сил. Политическая стабильность, достигнутая подобным сверхпрезидентским режимом, оказывается тем самым мнимой, даже при наличии несомненных экономических успехов, какие имеются, к примеру, в Казахстане. А недостатки этой системы, среди которых — политическая коррупция, развращенный и зависимый от исполнительной власти суд, сращение власти и собственности (особенно — в случае стран, обладающих значительными запасами углеводородного сырья) — явно перекрывают ее достоинства.

Таким образом, одной из причин регулярных кризисов транзита в режимах, аналогичных российскому, является принцип «победитель получает все» (что именно на самом деле получает победитель президентских выборов – отдельный и весьма сложный вопрос, нам в данном случае важно, что сам политический процесс развивается под знаком этого принципа). Однако, в конечном счете, это лишь наиболее очевидная из системных проблем подобных режимов. Наиболее существенной же из них является, на наш взгляд, проблема соотношения политической системы и бюрократии.

Эту проблему в ее актуальном для нас виде можно считать одним из родовых пятен самодержавно-бюрократической системы правления, достигшей своего предела в «псевдо-конституционной» системе думской монархии образца 1906–1917 годов. Общая черта этой модели — исключение реальной (т.е. влияющей на правительственную политику) политической конкуренции. В результате чего бюрократия (в лице правительства и смежных структур исполнительной власти) становится неподотчетной, а политика (в лице парламента и партий) безответственной.

В выстроенной на сегодня политической системе невозможно определить, кто принимает решения по поводу проведения того или иного социально-экономического курса в стране и кто несет ответственность за его провалы и неудачи. Правительство представляет собой в лучшем случае группу чиновников, поставленных президентом выполнять его поручения, причем лично каждый из министров не имеет отношения к формированию политико-смысловых основ государственного курса в доверенной его попечению сфере / отрасли. Не несет такой ответственности и сам президент, ведь он волей-неволей выполняет роль некоронованного монарха, и не может регулярно ставить на кон свою репутацию. Чтобы закамуфлировать эту системно предопределенную безответственность, принимаемые решения преподносятся обществу (в том числе, с помощью специально подобранных актёров, играющих роли экспертов) не как акт определенного политического выбора (что предполагало бы прямую ответственность сделавшего выбор субъекта), а как «единственно возможное в сложившихся обстоятельствах». Примером ущербности такого подхода может служить решение о вступлении страны в ВТО, концепция использования средств Стабилизационного фонда, внедрение т.н. «болонских стандартов» в образовании и многие другие судьбоносные, затрагивающие широкие слои общества - и отнюдь не «технические» – решения.

В известной степени, сложившийся порядок вещей выгоден почти всем нынешним участникам политического процесса: он заранее реабилитирует за все происходящее в стране и властвующую бюрократию (вместе с обслуживающей ее экспертократией), и безвластных политиков, и стоящего «над политикой» президента. Разумеется – под залог высокой личной популярности последнего, приобретшей гипертрофированное политическое значение именно вследствие дефектности сложившейся системы.

Пока правление действующего президента кажется «в целом успешным» большинству избирателей, механизм навязывания обществу анонимных решений как-то работает, как только личность президента по тем или иным причинам теряет свою привлекательность, возникают системные сбои, преодолеть которые оказывается крайне сложно и без чрезвычайных усилий просто невозможно.

Следует признать данную модель не просто антидемократической, но именно совершенно негодной с точки зрения интересов государства, угрожающей его целостности и стабильности.

Во-первых, как уже было сказано, данный режим не может воспроизводить себя без острых переходных кризисов, сопряженных с риском для суверенитета и легитимности государственной власти.

Во-вторых, исключение реальной политической конкуренции делает заведомо невнятной правительственную политику и, в случае ее неудач, ставит под удар непосредственно президента. Очевидно, что система, способная пошатнуться от малейшего сбоя в работе исполнительной власти, непрочна по определению. (В любой оппозиции себе по любому из экономических вопросов власть справедливо угадывает признаки будущей революции, любой искренний критик правительственной политики, даже в целом лояльный режиму, неизбежно превращается во врага.)

В-третьих, причиной и вместе с тем отягощающим признаком данного режима является почти неизбежно сопутствующая ему политическая коррупция: власть оказывается орудием извлечения личных доходов, в том числе посредством постоянного перераспределения собственности. Что делает невозможным ни полноценную ротацию власти, ни полноценное экономическое развитие.

В-четвертых, крах политической системы, независимо от того, чем он будет вызван, поставит под угрозу целостность страны, в которой каждый региональный руководитель на сегодняшний день является президентским назначенцем. По меньшей мере, вывод из строя «центрального звена» парализует управление на всех уровнях.

В-пятых, подавляющая политическую конкуренцию система плодит внутри себя множество различных параллельных квазивластных структур - неконституционных органов, обладающих разной степенью формального / неформального влияния (администрация президента, Госсовет, Общественная палата и т.п.).

Все это в совокупности свидетельствует о необходимости для России смены конституционного строя. В качестве основы новой российской Конституции может быть использован проект, подготовленный Институтом национальной стратегии (2005 год).

Проект предполагает, в частности:

· формирование и формулирование новой концепции России как государства-цивилизации

· четкое разграничение миссий и функций Президента как носителя / воплощения верховной власти и других властных институтов

· создание политической системы, гибко и эффективно сочетающей особую роль главы государства (президента) с механизмом правительства парламентского большинства

· установление полноценного территориального федерализма как важной составной части концепции государства-цивилизации.

В рамках данной конституционной модели президент получает статус верховной власти, с широкими полномочиями суверена и арбитра (в частности, за президентом резервируется исключительное право на роспуск федерального и региональных парламентов) в обмен на реализацию принципа ответственного правительства. Важным условием дееспособности этой президентско-парламентской модели является обеспечение реальной автономии государственной бюрократии по отношению к системе парламентской политики (что предполагает введение в действие качественно новой системы законов о государственной службе). Вопреки распространенной, в т.ч. в официальных кругах, риторике, наши проблемы в системе государственного управления связаны не с «излишней бюрократизацией», а, напротив, с недостаточной оформленностью бюрократии как класса или даже сословия, прочно отделенного, как от экономической, так и от политической конкуренции и основанного на четких кадровых стандартах, включая такие традиционные институты, как выслуга лет или «табель о рангах». Именно автономная и внутренне консолидированная государственная бюрократия должна стать залогом того, что механизмы парламентской демократии не парализуют систему управления государством, а смены кабинетов не станут препятствием для установления практического консенсуса национальных интересов.

Таким образом, в рамках конституционного проекта ИНС речь идет о сочетании трех «контуров власти»: «монархического» (президент, его аппарат и назначенцы), «демократического» (парламент, правительство, региональные власти) и «технократического» (государственный аппарат), - каждый из которых будет представлять собой особый канал вертикальной мобильности, особый тип государственной карьеры.

Оптимальным представляется проведение конституционной реформы еще при действующем президенте РФ Владимире Путине, что позволило бы резко снизить накал борьбы за пост главы государства и, в значительной мере, гарантировать некатастрофический транзит власти. Ради принятия Основного закона еще при Путине имело бы смысл отложить президентские выборы на 3-6 месяцев (резко уменьшив тем самым и остроту борьбы за позицию преемника нынешнего президента).

Однако, зная Путина, понимая его политические установки и базовые психологические мотивы, мы едва ли можем рассчитывать на масштабную конституционную реформу при нынешнем лидере.

Это значит, что принятие новой Конституции станет первым системным актом постпутинской России, точкой кристаллизации послепутинской правящей элиты.

Алгоритм принятия нового Основного закона в контексте смены власти на рубеже 2007/2008 гг. видится примерно следующим.

Шаг 1. Сентябрь – ноябрь 2007 г.

Принятие обеими палатами парламента в ускоренном режиме федерального конституционного закона «О конституционном собрании».

Формирование в Совете Федерации Комитета по конституционной реформе и подготовка Комитетом первой редакции нового Основного закона.

Шаг 2. Декабрь 2007 г.

Подписание всеми кандидатами в президенты РФ и всеми парламентскими партиями Конституционного соглашения, согласно которому все основные политические субъекты обязуются совместными усилиями провести конституционную реформу, принять новый Основной закон и подчиниться ему.

Конституционное соглашение должно, в частности, предусматривать проведение досрочных выборов Государственной Думы, а также выборов Совета Федерации в течение 3-6 месяцев с момента принятия новой Конституции.

Шаг 3. Январь – февраль 2008 г.

Рассмотрение текста Основного закона, подготовленного Комитетом Совета Федерации по конституционной реформе.

Внесение поправок и подготовка окончательного текста Основного закона.

Шаг 4. Март-май 2008 г.

Принятие нового Основного закона в порядке, предусмотренном нынешней («ельцинской») Конституцией.

Шаг 5. Июнь – июль 2008 г.

Принятие федеральных законов, необходимых для полноценного функционирования государства и политической системы в условиях новой Конституции.

Формирование нового состава Центральной избирательной комиссии.

Официальное начало кампании по выборам депутатов Государственной Думы и сенаторов.

Шаг 6. Сентябрь – октябрь 2008 г.

Выборы Государственной Думы и Совета Федерации Федерального Собрания России в соответствии с новой Конституцией.

Шаг 7. Октябрь-ноябрь 2008 г.

Формирование правительства парламентского большинства в соответствии с новой Конституцией.

Примечание. Выборы глав исполнительной власти субъектов Российской Федерации в рамках новой Конституции правильно было бы проводить в каждом по истечении текущего срока полномочий действующего губернатора субъекта РФ. В Конституционном соглашении могут содержаться гарантии того, что действующие руководители регионов не будут отстранены от власти до истечения текущих сроков их полномочий.

Заключение.

Мы присутствуем при завершении жизненного цикла постсоветской – «приватизационной» - правящей элиты и постсоветской государственности РФ. Эта правящая элита, осуществившая, вероятно, одну из самых масштабных мародерских операций в истории, не способна с исторической точки зрения «уйти достойно», оставив в наследство следующим политическим поколениям дееспособные институты, отремонтированную инфраструктуру и легитимную власть. Поиск выхода из «транзитного кризиса», чреватого обвалом власти и государственности, - забота не тех, кто уходит, а удел тех, кто продолжает нести ответственность за страну и тех, кто готов такую ответственность на себя принять. Мы уверены в том, что среди представителей нынешней элиты, контрэлиты, субэлитных и протоэлитных сред / структур есть немало людей, связывающих свое будущее с Российским государством, и только с ним. Конституционная реформа вполне может стать их политическим проектом предотвращения кризиса власти, если он предотвратим, либо выхода из него, если он случится.

Безусловно, новая Конституция, какой бы она ни была, не является панацеей от кризиса или гарантией успешного развития. Но она является, во-первых, фрагментом того образа будущего, который необходим для развития страны, и во-вторых, формулой практического компромисса для стремящихся к власти национально ориентированных элит.

Рабочая группа Института национальной стратегии:
Михаил РЕМИЗОВ, Роман КАРЕВ, Борис МЕЖУЕВ, Станислав БЕЛКОВСКИЙ.

Ориггинал материала - на центральном сайте АПН